Саша Саин - Приключения сионского мудреца

«А когда вы снова дежурите?» — спросила медсестра перед утренней конференцией. Докладывал на утренней конференции больных Израилов по моим записям. Конференцию проводили доценты Ибрагимов и Михайлова. Израилов рассказал, какое сложное дежурство у него было: «глаз за ночь не сомкнул»! «Кто дежурил из субординаторов?» — спросил Ибрагимов, Израилов вяло указал в мою сторону. Когда сыну исполнился один год и два месяца, жена «обнаглела» в третий раз и сообщила, что непонятным образом она вновь беременна — четвёртый месяц срок, и не понимает, «откуда что взялось»?! Беременность произошла во время кормления сына грудью, а такого обычно не бывает. «Нужно делать аборт, — сказала она, — но срок большой, а делают до трёх месяцев». — «Хорошо, сделаем, как медикам и как хорошим студентам!» — сказала наша бывшая ассистентка, которая вела нашу группу на четвёртом курсе по акушерству. Беременность была уже 16 недель, прослушивалось сердцебиение плода. «Это уже убийство, — решили мы, — лучше оставить беременность и рожать». — «Так даже лучше, — поддержали мать и отец, — всё равно один ребёнок — мало». — «Моя тоже беременна, — сообщил брат, — ты меня догнал», — сказал он. Живот у жены стал расти вновь как на дрожжах. Брат всё же меня обогнал — у него родился второй сын, и тоже на своего отца похожий. Затем и моя жена вновь оказалась в роддоме с «обострением хронической беременности». «У вас родилась дочь! — сообщила ассистент кафедры инфекционных болезней, зайдя в учебную комнату. — Только что, позвонили из дому». У меня как раз был цикл по инфекционным болезням — вторичный. «Почему ты так побледнел?» — спросили меня окружающие. «У нас в роду ни у кого не было дочерей». — «Как назовём?» — спросила жена, когда я её с дочерью привёз домой. Дочь была чистой и вполне красивой женщиной. «Похожа на мою бабушку!» — обрадовала жена. «Но хорошо, что моложе, — согласился я. — А как назовём?». — «Ну, раз родилась девятого мая и аборт победила, то правильно назвать Викторией». С этим согласилась и жена.

«Всем, кто может получить диплом с отличием, деканат разрешает пересдать до трёх экзаменов, если тройки есть, а остальные пятёрки и четвёрки — до 25 % четвёрок разрешено иметь. Тебе не надо пересдавать, — успокоил меня Петя Мулюков от имени деканата, — у тебя одна тройка по хирургии, по-моему». — «Но остальные — „отлично“», — уточнил я. «Всё равно, в деканате сказали, что тебе диплом с отличием не дадут!» — злорадно сообщил мне мой бывший «стоматологический» пациент. «Как зуб-то твой?» — перевёл я разговор на земную для Пети тему. «Какой зуб?» — встрепенулся Петя. «Да тот, который был до цикла стоматологии». — «Да ну тебя! — отмахнулся Петя. — Знаешь, как больно было?! А ты ещё молотком лупил! Жаль, конечно, что ты не получишь диплом с отличием. Я за тебя, честно скажу, просил, но этот Насиров — замдекана, знаешь какой противный, он всех русских ненавидит!». Это было для меня новостью, во-первых, никогда не думал и не заботился о том, чтобы получить диплом с отличием, было всё равно — главное, интересно было учиться. За всё время учёбы не пропустил ни одного занятия, ни одной лекции, ни одной темы. Все учебники знал от корки до корки, читал много дополнительной литературы. Изучая заболевания, разбирался, что происходит на биохимическом, на цитологическом — клеточном уровне, разбирался в методах лечения, механизме действия препаратов, старался понять проблему на всех уровнях. С одной стороны, к диплому с отличием был как-то безразличен, с другой — возмутился такому открытому, наглому антисемитизму. Ни у кого другого в институте не было «отлично» по всем без исключения предметам, не считая этой «туркменской тройки» по хирургии! Единственное, что знал этот «педагог-ученый», так это такое «смешное и диковинное» имя отчество, как Николай Нилович! Он сам с трудом это усвоил и меня словил, что такую важную область науки не знаю. Он сам это с помощью русских учителей изучил.

Для него «Николай Нилович» было, что для меня — диковинная фамилия и имя короля Непала: Мах е ндра Бир Бикр а м Шах Дева, которую я с детства запомнил, заучил из-за её потешности. Если бы принимал в детстве экзамены по политическому устройству стран, то у всех студентов и даже профессоров, кто не понравился, непременно бы спросил: «А вы вот, лучше, скажите мне, какое полное имя короля Непала?! А?!». При этом получил бы истинное наслаждение от того, что никто не ответил, а я, дурак, это знаю. «Не переживай, — сказал брат, — мы обойдём этого „Насера“! У меня сейчас достаточно средств, чтобы он передумал „без меда“ — свой отдаст!».

«Ну, вот и всё! — сообщил брат на следующий день. — У тебя повторный экзамен примет сам академик, зав. кафедрой хирургии — ректор мединститута». — «Ну, и услужил! — удивился я „услуге“ брата. — Меня провалил „Геббельс“, а ты договорился с самим „Гитлером“ меня переэкзаменовать!». — «Не волнуйся — на каждую задницу есть свой мастер! — резонно ответил брат. — Гитлер с некоторыми тоже был ласков. Конечно, если ты не будешь знать темы, то он может сказать, что от жалости оставил тебе тройку. Нельзя заставить поставить пять, можно попросить двойку не ставить. Но ты же все знаешь, чего уж тебе бояться! Главное, что он не будет стараться тебя завалить „назло“, а будет объективен. Так мне пообещали».

«Давайте отвечайте на билет», — бросил мне академик, приняв меня у себя в кабинете, который был не хуже, чем у зам. председателя Госплана Таджикской ССР. Перебив меня на половине ответа, академик стал задавать вопросы вразброс, по всей общей хирургии. «Кто поставил тройку? — спросил он, взяв в руки мою зачётку, покачал головой, поставил „отлично“. — Впервые, без злости, сказал: — Идите», и протянул мне зачётку. До кого же добрался брат, который из академика сделал «справедливого» экзаменатора, хотя экзамен у меня принимал не как у «обычного студента» и не только по билету, а по всему курсу хирургии. После сдачи в конце года всех госэкзаменов на «отлично» был «приговорён» к красному диплому с отличием. Наступил торжественный час вручения красных дипломов в гортеатре оперы и балета имени Айни, расположенном посередине между гостиницей «Вахш» и Домом колхозника, где мы с братом начинали наш путь в Душанбе в тот холодный апрельский день с мокрым снегом и дождём, прибыв из Бердичева. Сейчас, в отличие от того времени, был июль, жара на улице, а на душе тепло. Я осуществил свою мечту, окончил мединститут и даже так, как не мечтал. После принятия присяги врача ректор называл фамилии выпускников-отличников. В этот раз он не «обозвал» меня евреем из «Бэрдычыва». Под торжественную мелодию — туш, которую сыграл мощный духовой оркестр, я скромно вышел на сцену и получил свой красного цвета диплом с отличием и цветы. И то, и другое отдал, вернувшись на место в зале — жене. «Береги документы!» — сказал я ей. Окончившие институт с отличием получили право прохождения двухгодичной клинической ординатуры вместо обычной годичной интернатуры. Если интернатура — это практика в больничном отделении, то клиническая ординатура — учёба, практика на кафедре у профессора, у самого «большого» Хамидова. «Может, всё же по психиатрии пройти? Моя мечта!» — подумал я и решил сходить на кафедру психиатрии, поговорить с профессором Хасановым. На следующий день, не откладывая, пошёл на кафедру психиатрии. Её расположение я уже знал, здесь лечилась мать, здесь лечилась одновременно Эсмеральда, здесь работала доцентом профессор Робинзон, которая со мной, как с будущим пациентом, обременённым плохой наследственностью, беседовала. Чем ближе я подходил к отделению, воротам, тем больше становилось грустно. Наконец, я внутри отделения. На тех же скамейках сидели с обречённым видом больные. Ощущение, что сейчас больная мать выйдет из отделения и скажет: «Зачем ты пришёл? Я тебя знать не хочу! Ну, погодите! Эмма вам всем устроит, за всё с вами рассчитается!». Увидел профессора Хасанова в его кабинете, через окно, с кем-то разговаривает. «Нужно уйти, пока он меня не заметил! — быстро развернулся и вышел за ворота клиники. — Нет, пока это не для меня. Что я смогу сделать для больных, чем помочь?! Психические заболевания практически неизлечимы, лекарства не вылечивают, а приглушают симптомы. Психотерапия, психоанализ не признаются — это бред буржуазных учёных, такой же, как когда-то Грегор Мендель „придумал“ со „своей“ наследственностью. Нет, уж лучше займусь терапией, она хотя бы на нормальном уровне в Союзе, и каждому врачу не мешает с неё начать», — пронеслось у меня в голове.