Саша Саин - Приключения сионского мудреца

Другим доставались какие-то кривые, перекошенные набекрень. Надо было изучить всё, что в мозгу имелось: извилины, кору, подкорковые образования, ответственные за эндокринную функцию и инстинкты. Кроме того, в мозгу имеется много каналов, и даже желудочки есть, а это означало, что Свете Симоненко предстояло на сцене с профессором Фромкиным и их посетить. Потому что лекции по мозгам читал он, а не профессор Пулатов, Зухурова могла отдохнуть, временно. Нам предстояло, наконец, закончить в этом семестре полуторагодовое изучение анатомии и зимой сдать экзамен — главную преграду для дальнейшей учёбы в институте! Чаще именно анатомия становится преградой и решает — кто будет «духтуркалон», а кто «бедный колхозник». Кроме того, у нас появился ещё один непрофильный предмет — патанатомия. Эта кафедра располагалась в 15-том — последнем корпусе в Караболо, куда, как на фабрике, поступала готовая продукция медицинского производства — трупы. Здесь они вскрывались и определялся, чаще всего, правильный диагноз — та болезнь, от которой надо было лечить, а не та, от которой лечили! Здесь уже преподавали истинные «трупофилы-трупоеды». Нашу группу вёл сам доцент — «трупоед-трупофил» Грызлов. Маленький, худенький, пожелтевший от злости, похожий на разложившийся труп. Он нас всегда тащил в морг, расположенный в подвале, и сам всех с удовольствием вспарывал. В этот раз попалась старушка, и Грызлов, её потроша, шутил, смеялся, веселился, даже возбуждался! «Ну что, бабуля?! — начал он своё знакомство с ней, когда подошёл к мраморному столу, где его ждала бабуля. — Начнём, бабуля! — произнёс ласково, разрезая ей кожу, начиная от шеи до лобка, кавалер Грызлов. — Ну вот, — продолжал он, — животик мы твой и разрезали! Теперь посмотрим, бабуля, чем ты питалась, — и Грызлов вскрыл бабулечкин желудок. — Ага, вот видите, чем бабуля питалась, есть остатки пищи. — А теперь посмотрим, бабуля, чем ты не успела в туалет сходить!» — и пошёл в ход бабулин кишечник. Кто-то скривил нос. Это очень не понравилось Грызлову, и он велел «привереде» как можно ближе подойти к бабуле. Искромсав бабулю от шеи до пят, взялся за центр бабулиной мысли — мозг. «Посмотрим, чем ты думала, бабуля! — улыбнулся по-доброму Грызлов и снял с бабули скальп, а затем распилил ножовкой бабулин череп и, постучав молотком по зубилу, открыл его и извлёк мозг, похожий на те, которые на кафедре анатомии плавали в формалине и выдавались другим любителем человеческих частей — Мешковым Геной. — Ну, что ж, сейчас мы нарежем лапшу из центра бабулиной мысли, — объявил Грызлов и спросил у Аси: — Как вы думаете, зачем?». — «Для удовлетворения своих некрофильных наклонностей», — шепнул я Разумовой. «Нет, пусть он скажет», — остановил Грызлов Асю, указав на меня. «Чтобы определить, не от инсульта ли умерла бабуля», — сказал я. «Не очень точно, — зло ответил Грызлов. Видно было, что живых он любит значительно меньше, чем лежащих на мраморном столе. — Я делаю „лапшу“, чтобы состояние сосудов посмотреть», — укоризненно глянув на меня, объяснил Грызлов свои кулинарные наклонности и пригласил всех пройти в учебную аудиторию на втором этаже. «Сегодня у нас тема: патанатомия атеросклероза, то, что вы уже видели в сосудах нашей бабулечки», — любовно обозвал объект своего вожделения некрофил. «После занятий вечером пойдёт к ней дальше удовлетворяться», — продолжил комментировать я Разумовой, и она, не сдержавшись, прыснула со смеху. «Расскажите вы нам тему», — предложил мне Грызлов. Рассказав всё подробно, как в учебнике об атеросклерозе, я остановился. В учебнике написано не совсем верно, решил исправить профессора Абрикосова доцент Грызлов, не объяснив, что «неверно». «Расскажите вы», — предложил он Асе. Ася повторила, что я уже рассказал, только сбиваясь, запуталась и сказала: «Я не готова сегодня». — «Нет, нет, всё хорошо! — ободрил её Грызлов. — Очень хорошо!». В конце занятий, после того, как мы, глядя в микроскоп, нарисовали в альбомах атеросклеротические изменения, Грызлов объявил оценки, мне он поставил 3 с минусом, а Асе — 5 с плюсом. «Это несправедливо, — запротестовала Ася, — он ответил лучше меня», — указала она в мою сторону. Ничего не ответив, Грызлов сказал всем «до свидания» и пошёл, как я и предсказал, в подвал к своей «бабулечке».

У нас появился ещё один новый предмет — фармакология. Лекции читал профессор Ярмольник, маленький, полный, с короткой шеей, седой 60-летний еврей. Он много шутил, живо двигался по сцене, похожий на Карцева. Критиковал гомеопатию за то, что лечат растворами, в которых нет действующего вещества: «Чем выше разведение, тем выше эффект!» — чем, по его мнению, уже давно пользуется советская торговля, разводя молоко, сок, сметану, бензин и всё, что можно развести и продать. На вопрос Пети Мулюкова, полезны ли яблоки при малокровии из-за содержания в них железа, профессор Ярмольник сказал: «Конечно, много яблок есть лучше, чем их вообще не есть, но при недостатке в организме железа надо принимать препараты железа! В яблоках его практически нет, или не в том количестве». — «Я тебе в задницу железный гвоздь забью, если у тебя мало железа», — довольно громко ляпнул Гена Мешков. «Да уж, лучше гвозди глотать, там больше железа, чем в яблоках», — рассмеялся профессор Ярмольник, неправильно поняв злые намерения Гены. «Да ну тебя, Генка! — повёл задницей и плечиками одновременно Петька. — Вечно ты что-нибудь такое как скажешь неприличное, что уши аж вянут!» — но успокоился, когда Генка его приласкал и нежно к себе прижал. «Отстань от Петьки!» — потребовала грозно Аська. «Что, и тебя приласкать?» — предложил ей весело Мешков Генка. «Не связывайся с ним, — посоветовал Асе Петька, — а то он тебе ещё не то скажет».

«Ой, представляете, что Одинаев натворил! — объявила на следующий день Аська. — Он кого-то изнасиловал!». — «Да ну его — дурак какой-то! — возмутился Петя. — Он ко всем приставал». — «Сегодня, — объявил позже он, — всех собирает декан в два часа, чтобы осудить Одинаева». — «Ти зачем это сделиль? — требовал ответа от Одинаева профессор Мулатов, уже хорошо известный своим красноречием на хлопке. — Ти можиш сифилиси забалеть!» — объяснил он Одинаеву, т. к. был профессор не только по крапивнице, но и по гонорее и сифилису. — «Я 30 лет на сифилиси сижу и знаю, чито эти такой! — уверил он всех присутствующих. — Ти насилиешь кикой девушька? Как фамилий? Как, из институт?! Почему не знаю? Она чито руськи? А может, она сифились болель? И ты болеть! Ти пойдёш тюрима и мы тибе вигоним из институт! Кито за то, что Одинаев из институт вигонять, поднять рук! Почему не все поднял рук? Всё равно исключат — иди тюрма!».

Так получилось, что, подучив физику и сдав экзамен даже на четыре, Одинаев ушёл и станет или «бедный колхозник», или зэк. Будет сбивать посылочные ящики или ездить на завод Таджиктекстильмаш, отливать станины для тюрьмы, а сопровождать его буду уже не я, а Бусурманов — главный технолог тюрьмы. Хотел сказать Одинаеву: будешь в тюрьме — передай привет Бусурманову, пусть приходит в пятнадцатый корпус к доценту Грызлову, он его ждёт!