Саша Саин - Приключения сионского мудреца

Затем мы решили посетить сельскую больницу, где Разумова до института успела поработать в качестве медсестры и фельдшера. Она в деревню была «сослана» ещё в трёхлетнем возрасте её мамой, которой было тяжело с тремя детьми. Разумова совершала набеги на Душанбе, окончила там медучилище, но потом неизменно возвращалась в место «ссылки» — к бабушке, которую тоже считала своей мамой. Больница не поразила своей грандиозностью, к тому же, портрет, висящий на стене в вестибюле, показался очень подозрительным! Так и оказалось — это был портрет умершего бывшего главного врача, который основал и развил больницу и очень запал в душу сельчан. «Абрамыч», — называли они его до сих пор. Бывшие сослуживцы Разумовой встретили нас тепло и приветливо, это были, в основном, незамужние медсестры, составляющие в этой деревне безнадёжное, тоскливое большинство. Разумовой они, конечно, завидовали, а она и пошла сюда, чтобы похвастать тем, что приобрела. С этим я был полностью согласен. Еще одной медсестре все же повезло, она вышла замуж и пригласила к себе в гости в соседнюю деревню. Ей даже, возможно, еще больше повезло, чем Разумовой — её муж был председатель колхоза. Когда мы собрались в гости к медсестре, то, как специально для нас, пошёл проливной дождь, перешедший затем в мелкий, но постоянный. Нам предстояло пройти немного — километра два, не больше. Но, пройдя метров двести, я уже не был уверен, что мы доберёмся до цели, а если доберёмся, то в таком виде, что Разумову не узнает её подруга, а главное, относительно меня ей уже никто не будет завидовать. Я также понял, что даже запыленный тротуар — большое благо по сравнению с размытым дождём деревенским глинозёмом и чернозёмом. Неровная дорога превратилась в грязевой поток. Ноги застревали в грязи, болоте. Пока одну ногу вытаскиваешь — вторая погружается ещё глубже в болото, а вытащенная уже скользит, и наоборот. Средняя часть дороги была выше обочины, и поэтому мы скатывались по разные стороны, чтобы затем вновь собраться в середине дороги и опять сползти к обочине. Таким образом, скользя на этом грязевом катке, медленно, а иногда быстро-быстро-быстро, чтобы не упасть, полубегом переставляя ножки, упорно шли к Разумовской подруге. Нас встретила уже знакомая полная, добротная медсестра и муж её, тоже полный, как «беременный кот». Они нас поприветствовали и пригласили в горницу. А дальше мы уже о чём-то говорили, ели, пили. Было не очень интересно, но сытно. И обратный путь, к счастью, проделали на машине. У бабушки продолжили есть блинцы и запивать их яблочным «сочком». Ходили в лес и собрали пару лесных орехов, как и в Рамитском заповеднике. Кусты были, а орехов не было. Зато была радиация из-за многочисленных воинских частей вокруг — в лесах. В деревне практически все умирали в возрасте до 60-ти лет, а чаще в 40–50 от рака. Чистый воздух был обманчив. Хорошо росла трава, и «крёстный» решил её для бабушки покосить. Глядя, как он это делает, попробовал и я, и быстро, к его и моему удивлению, освоил. «Выкосив» всю траву у бабушки, а главное, переев все блинцы, какие были в доме, выпив весь сочок, решили, что свою задачу выполнили, можно отправляться в обратный путь! Крёстный отвёз туда, откуда «взял» — до станции Борисоглебск. Билеты пришлось брать с боем, огромная толпа «штурмовала» кассу, как и поезд сюда! И так же с боем и смекалкой пришлось брать «те же» две верхние полки для чемоданов. Казалось, что это те же самые полки и та же самая толпа, которую мы и в этот раз обманули. Крёстному помахали, уже лёжа на животах, с верхних полок. Он нас не сразу увидел, т. к. искал не на том уровне. Поезд тронулся в обратную сторону — в столицу Родины Москву! Удачно выскочив из «Чёрного Чана» — Карачан, без еды и мочеиспускания, добрались до столицы и взяли билет на обратный рейс самолётом в Душанбе. К счастью, толпы у трапа не было, и не надо было занимать места у потолка самолёта, в отсеках для ручной клади, хватило сидячих мест. Самолёт пролетел над необъятными просторами Родины: лесами, полями, реками, Аральским морем, степями, предгорьем, горными массивами, заснеженными пиками. Затем между горами самолет стал резко снижаться, появились холмы, равнина, маленькие мазанки-кибитки, крыши домов, посадочная полоса и, наконец, он плавно покатил по полосе — совершил посадку в аэропорту Душанбе. Город встретил нас августовской пылью, зноем, отсутствием дождей, но зато и болот. В Душанбе не было скользко ни летом, ни зимой, почва была сухой, иссохшей, местами с глубокими трещинами, и из-под ног уходила только при землетрясениях. Разъехавшись из аэропорта по своим квартирам, решили завтра встретиться в институте и переписать расписание занятий на следующий семестр четвёртого курса, а также взять книги в библиотеке. «Ты совсем не похудел, — удивилась мать, увидев меня со спортивной сумкой в руках, — но ты даже не загорел!». — «А ты умеешь делать блинцы и сочок у нас есть?» — спросил я у неё. «Какие блинцы, какой сочок?!», — не поняла мама. «От которых не худеют, — пояснил я. — Я у бабушки это ел и очень вкусно!». — «У какой бабушки?» — не поняла мама. Зато брат и отец поняли и согласились, что блинцы очень даже вкусные, и они тоже не хотят худеть и хотят такую бабушку иметь, которая блинцы печет. — «Вы у меня получите „бабушку“!» — сказала мать, но пошла делать блинцы, которые у нас, евреев, блинчиками называются, и сочок у нас тоже был, в виде красного вина. «Хочу каждый день, как у бабушки в деревне, — сказал я маме, — тогда я и здесь не похудею».

«Пойдём, если хочешь, в Октябрьский отдел милиции, — сказал брат, оторвав меня от блинчиков, — там нужно допросить одного по подозрению в убийстве». — «У него нет ни выходных, ни свободного вечера! — покачала головой мама в сторону брата. — Он себя не жалеет. Ты ведь уже не следователь, а прокурор», — не могла она успокоиться. «Ладно, готовь ещё блинцы, — похлопал её по плечу брат, — мы скоро придём». Октябрьский отдел милиции находился в одной остановке от мединститута по направлению к городу. Прошли мимо мединститута, появилось желание уже поскорее продолжить учёбу на 4 курсе, который обещал быть интересней третьего. Во дворе института было пусто. «Извините, что мы вас потревожили, — сказал начальник РОВД — полковник милиции. Он уже ждал брата на крыльце управления. — Я его допросил и ваш следователь тоже, но он отказывается давать показания», — пожаловался начальник милиции. Через час допроса, на котором я тоже присутствовал, 30-летний мужчина признался брату, что убил сожительницу. Вернее, не он, а брат ему рассказал, как он это сделал. Убийца сознался и попросил брата, чтобы он сам вёл следствие. Остальным он не доверяет: «Они хотят одного — меня любой ценой упрятать, и не хотят разобраться в причинах, хотя я себя и не оправдываю». Когда подозреваемого увели из кабинета, брат сказал, что эти бараны-менты, да и дежурный прокурор, не собрали никаких следов, вещдоков, и всё, как обычно, висит только на признании убийцы. «Если он не будет дураком — откажется на суде. Всё зависит теперь от адвоката». — «Товарищ прокурор, — зашёл в кабинет оперативник-майор, — с вами хочет поговорить адвокат Хабарник Клара Ефимовна, просит её принять». Я уже видел эту лет 47, метр восемьдесят ростом, полную, здоровую как лошадь «полторы еврейки», нахальную и наглую. Один раз её за взятки посадили в следственную тюрьму, но через пару дней выпустили. Она напугала всех, начиная со следователя и включая прокурора республики. У неё были свои люди на всех уровнях: в ЦК, в Совете Министров и в самой прокуратуре республики. К брату она относилась без любви, но изображала уважение из-за того, что не удавалось разваливать дела, которые он вёл. Только к нему она просила разрешения войти, к другим она открывала двери если не ногой, то уверенной рукой. «Ну что, я слышала, этот педераст признался!» — возмущенно произнесла она, пройдя в кабинет, прочищая зубочисткой межзубные пространства. Неплохо, видать, уже поела. «Пойдёмте, поедим лучше шашлык, — предложила она брату, — а то у вас нет никогда времени отдохнуть». — «Пойдём», — предложил мне брат, и мы втроём пошли в чайхану-ресторан «Рохат», в двух остановках от Октябрьского отдела милиции. Чайхана «Рохат» размещалась в красивом ажурном здании с колоннами, построенном в национальном таджикско-персидском стиле. Внизу размещалась чайхана, где всегда было много таджиков, сидящих на топчанах со скрещенными ногами. Они пили чай и медленно между собой, монотонно, сонливо перебрасывались таджикскими фразами — галдели, как таджикская музыка. Наверху, на втором этаже, был большой зал-ресторан. Отсюда, удобно сидя за столиком, можно было видеть панораму центра города. Здесь тоже пили чай, но только после шашлыка и водки. Чувствовалось, что Клара Ефимовна хотела выведать у брата секреты следствия, его намерения и шаги, которые он собирался предпринять. Клиент, значит, был небедный, бедных клиентов у неё не было. «Он хороший, но бедный парень, — начала жалостливо Хабарник, — но зачем он, педераст, рассопливился! Я ведь ему говорила не распускать сопли! Педераст он! Попробуй теперь развалить дело, которое вы ведёте?!» — сказала она полувопросительно, полуигриво, насколько могла в своём приличном возрасте и со своими объёмами быть игривой. Поняв, что брат немногословен и о деле не собирается говорить, перешла на другую тему. «Ваш брат, я слышала, хорошо учится в институте. Моя дочь тоже поступила в этом году, и я ей японский фонендоскоп достала. Я вашему брату тоже такой достану», — пообещала Клара Ефимовна.