Михаил Орловский - Нескорая помощь или Как победить маразм

В общем, Таня лечилась два месяца. Слава доктору, никаких осложнений больше не приключилось. Ранка зажила, и лишь редкая боль, реагирующая на погоду, напоминала о тяжёлых женских страданиях. Жизнь продолжалась…

…Впрочем, как и наша история. Глупо предполагать, что всё обошлась столь дёшево.

Ведь в роддоме, помимо Тани, находился и её новорожденный ребёнок. Его медики тоже не могли обойти стороной. Так, на второй день появления на Свет малыша роддомовские, следуя стандартам, решили проверить его слух. Взяли америкосский аппарат, долго и упорно снимали аудиограмму, после чего выдали: глухой!

Танечка в шоке, падает в обморок и цепляется за воздух. Перед глазами несчастное детство, специализированная школа и психологическая травма. И, конечно же, раз в год подтверждение инвалидности.

Однако как медикам ничего не стоит убить человека своим заключением, так же им и легко его реанимировать. Аналогичным способом.

— Да вы не волнуйтесь, дамочка, — лилейно прошептала медсестра. — У нас аппарат в половине случаев ошибается. Техника-то импортная, технически сложная, а специалиста, умеющего на ней работать, нет. Оттого и погрешность недюжая.

— А зачем тогда исследовать? — изумлённо задала риторический вопрос Татьяна, но сестра на него неожиданно ответила.

— Положено по стандартам. Национальный проект «Здоровье». Это вам не хухры-мухры.

С этими словами белый халат свернул заморскую технику и удалился прочь, давая пациентке возможность проникнуться силой нашего Здравоохренения и мыслью, что действительно «не хухры-мухры».

Но окончательно в тот вечер Танечку пришла добивать педиатр. Она посмотрела заключение, затем красные, намокшие глаза юной мамы и порадовала:

— Ну, милочка, не нужно так убиваться. У меня вон бабушка с дедушкой глухонемые. И ничё. Прожили всю жизнь…

Успокоила.

Дальше по-любому без комментариев.

Только слёзы ручьём.

Для слабонервных читателей сразу спешу заметить, что погрешность аппарата оказалась намного выше, чем заявлялось сотрудниками роддома. Это факт. Ведь Танин сын просыпался даже от несильного шума. Вряд ли он мог улавливать децибелы обонянием. Всё же надо нам пересмотреть имеющиеся стандарты. Надо. Или выучить нормальных специалистов. Первое, разумеется, сделать проще.

Вот заикнулся про стандарты и сразу вспомнил, что наши чинуши из Здравоохренения в вопросе качества помощи стремятся пойти ещё дальше. Они подумывают ввести балльные системы и прочие механические критерии для оценки профессионализма подчинённых им медработников. Но, гоняясь за превалирующим количеством оценочных показателей, все забывают про то, что уже с незапамятных времён существует одно бесспорное мерило истинного профессионализма. И имя этому показателю — процент смертности.

Для тех, кто не в лодке, поясню, что речь идёт о древней хирургической поговорке. Она гласит: «У каждого хорошего хирурга есть своё маленькое кладбище». Ясно-понятно, что у плохого хирурга кладбище гигантское. Однако постепенно сия поговорка распространилась далее владений хирургии, в стан терапии. На сегодняшний день она актуальна и в остальных специальностях.

Поступала в стационар южанка с остеохондрозом. Защемление, люмбалгия, ишиаз, родственники. Всё как положено. Вообще, южные люди, попадая в нашу Северную столицу, с трудом переносят все тяготы и лишения холодного климата. А вследствие и заболевания у них протекают ярче. И болевой синдром в разы крепче, нежели у прочих.

Итак. Поступила, значит, жительница Хачистана к нам, стонет тонким голосом, режет перепонки окружающим. Родственники наперебой горланят:

— Эй, слышь, сдэлай укол какой-ныбудь, а?

Денис, наш бессменный (или бессмертный?) медбрат, бежит и телеграфирует на неврологию: «Приёмник — Юстасу. Срочно заберите больную».

Спустя время хондрозную забирают, и в смотровые возвращается умиротворение.

Однако недолго радовался покой. Вечером в холле замаячила сумасшедшая родственница, которая сразу же напала на Дениса.

— Где мне найти мэдсэстру? Там нашэй Гюзэль плохо.

— Э-э-э. — Диня растерялся и, переместившись поближе к пандусу, предположил: — На отделении, очевидно.

— Нэту её! — приблизилась оппонентка и ударила вторым вопросом: — А врач где?

— Да я-то откуда знаю. Здесь ведь приёмник. Вы поищите их на отделениях, — медбрат уже вышел на улицу, где предался в объятья летнего тёплого вечера. Но сердобольная не отставала от него.

— Это бэзобразие! В восэмь часов нэ найти ни аднаго сотрудника. Что за ужасная болничка. Кошмар! — дама выдохнула и, набрав полные лёгкие воздуха, кончила: — Вот поэтому у вас и кладбищэ большое.

Денис встрепенулся, обернулся и хотел было что-то возразить, но возмущённая уже довольно шустро семенила обратно. Внутрь. В больницу. Прочь от кошмарного и неимоверного кладбища. Старого, послевоенного и мемориального.

Удивительно, но факт. Погост вблизи медучреждения. И даже каждый сотрудник больницы не единожды размышлял о философском местоположении своей больницы рядом с мемориальным кладбищем и церковью. Мол, полечили, отпели и можно закапывать. Единственная проблема, что в земелюшку рядом с больничкой вот уже почти шестьдесят пять лет никого никогда не подхоранивали. Всё-таки память о жертвах фашизма.

Но не все граждане историю своего города помнили.

И жизнь их за это сурово наказывала.

Наступило лето. На липах, стоящих частоколом между больничкой и кладбищем, активно распевали птички. Листья светились хлорофиллом и чудесно покачивались на ветру. Погода стояла тёплая и приятная. Как раз самая та, чтобы не работать. Но медицина столь просто не отпускала. Больничка продолжала трудоголить несмотря на благоприятные метеоусловия. Как говорится, «не хотите по-хорошему, будем лечить». И мы следовали по стопам Эскулапии и лечили людей, а не болезни. В общем, всё так, как завещал великий Боткин.

В ту смену я батрачил с Денисом. Ввоз тел в приёмник протекал откровенно слабо, впрочем, как и всегда в мои суточные дежурства. Дениска, помня про факт «Орловский на смене — болезни в отпуске», поднялся на хирургическое отделение и напросился постоять четвёртым ассистентом. Спустя три часа, когда все оперативные вмешательства окончились, он спустился вниз и, уставший, плюхнулся на диване. Бурность прошедшей работы отчётливо виднелась на его штанинах. Ровно там, где заканчивался стерильный халат и ниже, отчётливо «красовались» жирные пятна крови.