Лорен Грофф - Судьбы и фурии

– Ого, кажется, мы засиделись, – внезапно сказал Лео. – Мне пора приниматься за работу. Я ночное существо. Увидимся вечером?

В этот момент Ланселот внезапно понял, что они остались одни в помещении, а почти все светильники давно погасли. На часах было уже три часа ночи – Лотто никогда еще так поздно не ложился. К тому же он был пьян. Он не мог подобрать слова, чтобы описать, каким удивительно близким и знакомым ему показался Лео. Ему хотелось сказать – да, у него тоже был замечательный отец, отец, который всегда его понимал. Хотел сказать, что и он сам тоже жаждал такой жизни – чистой и простой. И что для него работа – наивысшее удовольствие.

Студия Лео располагалась за полем и лесом, но когда они вышли из главного здания, мальчик сразу попрощался и растаял в воздухе быстрее, чем облако пара, вырвавшееся из его рта.

Лотто не осталось ничего, кроме как побрести к себе. Единственное, что утешало, – мысли о завтрашнем дне.

Секреты отклеивались от него один за другим. Отслаивались, точно кожица лука. Кто же знал, что он встретит здесь настоящего, сердечного друга?

Лотто лег в постель, глядя, как огонь сонно облизывает стены камина, и сам не заметил, как провалился в глубокий сон, такой, каким не спал уже очень много лет.

ТУМАННОЕ УТРО ЗАЛИЛО ОКНА ГОРЯЧИМ МОЛОКОМ. Лотто завтракал на веранде, в его плетеной корзинке теснились овощной суп и фокачча, хороший сыр чеддер, сельдерей, несколько очищенных морковок, яблоки и печенье. День выдался чудесный, подернутый серо-голубой дымкой, и Лотто просто не мог оставаться дома. Он жаждал работать.

Вечером он натянул ботинки и холщовую куртку и отправился в лес. Холодок лизнул его лицо и разлился внезапным теплом в его груди. Тепло родило желание, а желание увлекло его к самой уединенной скале в округе, глубокому холоду, пробивающемуся сквозь теплое, зеленое ложе из мха, где Лотто, спустив штаны до колен, отчаянно занимался самоудовлетворением. Однако сегодня мысли о Матильде не принесли ему облегчения. Она ускользала от него, терялась, и в итоге он скатился до банальных фантазий об азиатской нимфетке в школьной форме. Ветки деревьев бились и хлестали где-то вверху, по ним прыгали черные точки ворон. Лотто двигал и двигал рукой, пока его не захлестнуло удовольствие. Последнее движение – и ладонь соскользнула.

Озеро у его ног было спокойным, усыпанным оспинами недавно прошумевшего дождя. Лотто так волновался, что его желудок скручивало жгутом. Он терпеть не мог откладывать работу, когда накатывало вдохновение. Это все равно, что затыкать уши, когда твоя муза поет [или, скорее, шумит]. Лотто направился к студии Лео. В лесу вокруг него сгустилась такая жуткая тишина, что ему невольно вспомнились страшные истории, которые он читал в детстве. Чтобы немного отвлечься, Лотто начал напевать их на манер песен. Когда он наконец добрался до студии Лео, розового дома в стиле псевдо тюдор, укутанного папоротниками, чуть светящимися в тусклом дневном свете, то ощутил легкое разочарование – он надеялся, что коллега будет ждать его на крыльце.

Но вокруг не было ни души, а все занавески на окнах были задернуты. Лотто сел на траву у березы, раздумывая, как ему быть. Когда стемнело, он подобрался поближе и заглянул в окно. Свет не горел, но занавески были раздвинуты, и внутри слышалось какое-то движение.

Лео стоял посреди комнаты, голый до пояса, с закрытыми глазами и забавно всклокоченными, спутанными волосами. Его усыпанное веснушками лицо казалось совсем детским. Он размахивал руками, время от времени подбегал к разбросанным по пианино бумагам, делал какие-то пометки, а потом снова возвращался на место и закрывал глаза. Его ступни были такими же огромными, как кисти рук, и так же, как и руки, покраснели от холода. Как странно было видеть другого человека распятым на творческом кресте. Лотто вспомнил, как часами пребывал в муках творчества, и подумал, как глупо, должно быть, выглядел в глазах окружающих. Вспомнил глухой шкаф без окон в их квартире, который они переделали в кабинет. Лакированный прекрасный чердак в загородном доме, где он стоял над раскрытым сборником Шекспира, как пастор перед Библией, а в его окна глядел пышный сад, по которому сновала Матильда…

Однажды он выглянул в этот сад, и его поразило то, как жизнь подсолнуха похожа на жизнь человека: ты счастливчик, один из немногих, кому удалось пробиться на свет из почвы, ты прекрасен и полон надежд. Ты силен, и твое лицо обращено к теплу и свету. Но затем твоя голова переполняется семенами мыслей и начинает клониться вниз. Ты темнеешь и теряешь яркие лепестки волос. Твой стебель слабеет, и ты сжимаешься в предчувствии скорой зимы…

Тогда Лотто часто говорил репликами своих героев, подражая их голосам, расхаживал по комнате, то напыщенно и важно, то семенил, как прислуга. Одиннадцать главных пьес, две дополнительные, теперь уже не кажущиеся такими уж важными. Создавая их, Лотто в то же время и играл в них, в каждой из них, каждую роль. И его зрителями были стены, подсолнухи и стройная спина Матильды, работающей в саду.

Когда Лео накинул рубашку, натянул свитер, куртку и обул мокасины, Лотто отошел от окна. Он вышел на дорогу и сделал вид, что направляется к входной двери. В тот момент, когда Лео вышел на крыльцо и принялся возиться с замком, Лотто окликнул его, и он обернулся.

– О, привет, – сказал Лео. – Ты ко мне? Я рад. Честно говоря, я чувствую себя виноватым. Я собирался одеться потеплее и пойти к тебе, обсудить наш проект, но эта композиция так настойчиво требовала внимания, что я застрял с ней, и она меня выжала до капли. Идем на ужин? Можем по пути обсудить наши дела.

– Да, пойдем, – согласился Ланселот. – У меня уже миллион идей, мне кажется, они кипят у меня в подкорке. Я думал, если прогуляюсь, смогу от этого избавиться, но в этом и есть проблема идей. Чем дальше ты пытаешься от них сбежать, тем больше новых находишь.

– Прекрасно, – отозвался Лео. – Рад это слышать. Давай рассказывай.

К тому времени, как они добрались до стола и принялись за ужин, Ланселот поведал ему пять своих лучших идей. Лео разрумянился от холода и был довольно мрачен.

Он передал кому-то блюдо с запеченными овощами и сказал:

– Нет. Ничего из этого не годится. Понимаешь, мне нужна искра, чтобы загореться и что-то написать. А эти искру не высекают. Мне жаль.

– Хорошо, – легко согласился Ланселот и уже собрался перейти к следующей пятерке, как вдруг рука легла ему на плечо, а чей-то голос крикнул в самое ухо:

– Лотто!

Он оглянулся и в первую секунду непонимающе уставился на… Натали.

Натали! Из всех людей на Земле это была именно она! Натали, с ее носом-картошкой и тонкими черными усиками. Лотто слышал, что она неплохо наварила на развитии Интернета, но затем обналичила все свои акции и стала такой богатой, что могла позволить себе заниматься исключительно любимым делом. И этим делом – как неожиданно – была скульптура! Натали с ног до головы была покрыта белой пылью штукатурки. А еще она поправилась. Хотя, если смотреть правде в глаза, они все поправились. Темные круги под глазами все еще были наполнены странной горечью. После они много обнимались и обменивались приветствиями, Натали села рядом с Лотто и завалила его новостями. Но когда Лотто повернулся к Лео, чтобы представить их друг другу, оказалось, что Лео давно подчистил свою тарелку, собрал со стола посуду и растворился в воздухе, а после всплыл неожиданным письмом в почтовом ящике Ланселота. В письме говорилось о том, что на него давит груз незаконченного заказа и он сможет целиком сосредоточиться на их опере, только когда закончит.