Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

Посмотрел на часы, в это время я уже должен быть у Таньки, напялил просторный свитер крупной вязки, кое-как всунул распухшие ступни в ботинки, накинул куртку и уже перед выходом вспомнил, что в карманах гуляет ветер. Вернувшись в комнату, полез в драгоценную заначку в томике Майн Рида и обнаружил там всего лишь две купюры по сто рублей. Охватившая меня оторопь была посильнее изумления доктора Ватсона открывшего пустой ларец с драгоценностями. По моим прикидкам в заначке должно было находиться как минимум тысяч пять. Сегодняшнее утро подкидывало сюрприз за сюрпризом, будто неведомая сила очень не хотела, чтобы я выходил из дома, суля еще большие неприятности впереди. Делать нечего, за неимением гербовой, пишем на простой. Кто ты есть, Никитин, как сказал лиловый черт — дерьмо на палочке — вот и соответствуй. Никогда еще я не ехал в гости к женщине с такой мизерной, можно сказать, позорной суммой денег в кармане. Спускаясь в лифте, я стал мучительно прикидывать, что можно купить в подарок на две сотни, по всему выходило — лучше нарисоваться с пустыми руками, чем выдержать ехидный Танькин взгляд, когда она будет принимать пакет с четырьмя бутылками дешевого пива, на большее при таком денежном изобилие фантазии не хватало.

Вышел из подъезда, и весеннее солнце ударило в глаза, двор так ошеломил меня бесконечным открытым пространством, что я несколько минут стоял, прижавшись спиной к металлической двери, переводя дух. Собрав остатки воли в кулак, я сделал десять шагов по направлению к стоянке, остановился и попытался закурить. Руки дрожали, пальцы стали деревянными — у меня долго не получалось вытащить сигарету из пачки, зажигалка отказывалась высечь живительный огонь, не в силах противостоять холодному ветру. Помощь пришла, откуда не ждали — из подвала, бренча алюминиевым ведром, вышла дворничиха Роза, московская татарка, местная достопримечательность, последний рубеж обороны привычной жизни перед нашествием пришлых варваров.

Розе было под семьдесят, я даже не помню, когда она появилась в нашем дворе, казалось, она существовала всегда, как Родина-мать. Дайджестам нашей дворовой жизни в исполнении Розалии я внимал с незапамятных времен. В отличие от заполонивших Москву дворников из стран Средней Азии, она строго придерживалась порядков, установленных в СССР — выходила на работу затемно, скрежет ее лопаты и незамысловатый матерок, раздражавший меня в юности, теперь чистым эхом оседал в душе любимой мелодией раннего утра, всякий раз напевающей мне — ты еще жив.

Роза до сих пор почему-то наивно полагала, что двор должен был чистым прежде, чем обитатели дома (к тому же еще и налогоплательщики, ан масс), потянутся сонной толпой на работу. Скажу честно — нам завидовали. В соседних домах стаи приезжих молодых мужиков выползали из своих нор ближе к обеду, убирали дворы хуже и медленнее, чем одна и единственная сухонькая матершинница преклонных лет. Она жила через два дома от нас, два ее сына, мои ровесники, рассекали на новеньких иномарках, в деньгах она не нуждалась, поэтому работала не за страх, а за совесть из любви к искусству.

Роза полезла в карман куртки, достала зажигалку и дала прикурить.

— Нажрался, небось, вчера — пальцы-то ходуном ходят, — поздоровалась Роза и продолжила без перехода, — Никитин, ты мне должен двести рублей, — и опять без перехода. — Колька из второго подъезда третьего дня шел из магазина, прямо во дворе упал и помер. Людку, из вашего подъезда, на прошлой неделе обнесли, Людку, говорю, на втором этаже живет. Влезли на козырек детского сада и выдавили стекло. К тебе участковый не заходил? — и снова без перехода, но уже доверительным тоном. — Дочку твоего соседа вчерась какой-то хмырь на серебристом мерине привез, целовались в салоне.

— С каких это…двести рублей? — опустив остальное, удивился я.

— С таких. Я вокруг твоей машины всю зиму снег расчищала. Морока. Ты ж не ездил никуда, дома сидел, как крот — объяснила Роза и добавила участливо, отойдя на два шага и окинув взглядом с ног до головы — Бухал?

Мне не хотелось пускаться в туманные объяснения, тем более, что дворничиха итак все про всех знала и в сухом остатке попала точно в десятку. Я удрученно кивнул и вытащил из кармана две смятые сотенные.

— Христос с тобой, — даже обиделась Роза, — ты меня за кого принимаешь? Иди, поправься. Дойдешь? А то хочешь, я схожу.

— Не дойду, а доеду, — я направился к стоянке, щелкнув сигнализацией. Машина ожила, два раза крякнула и поприветствовала хозяина мигающими подфарниками. Странно, но аккумулятор не сел за зиму. (Как я узнал позже, моя практичная половина попросила соседа снять аккумулятор, и его поставили обратно лишь на прошлой неделе.)

— Куда за руль? До магазина два шага, — запричитала в спину Роза.

— Да не в магазин я, а по делам. И не пил вчера. А колотит, потому что отвык от свежего воздуха, — огрызнулся я напоследок. Роза махнула рукой и пошла своей дорогой, навстречу ковыляющей из магазина Людке, чью квартиру недавно обокрали. Через минуту, держа Людку за пуговицу пальто, Роза докладывала той краткое содержание жизни нашего дома.

Мотор, прочихавшись, заурчал и я, довольный собой и машиной, расслабленно откинулся на сиденье, утопив мозги в подголовник. БМВ, некогда являясь предметом несомненной гордости, давно уже справила совершеннолетие, но по возрасту пока еще не перешла в разряд редких коллекционных машин. Лет пятнадцать назад она вызывала у встречных ездоков чувство уважения (мне почтительно уступали дорогу), с годами сменившимся сначала безразличием, а потом и откровенным пренебрежением. Моя любовь к ней напоминала застарелый сифилис, не поддающийся лечению. Губошлеп Мишка неоднократно советовал расстаться с потасканной немецкой красавицей.

— Никитин, ты на своей развалюхе только портишь нам реноме. Продай хламиду и купи, пусть недорогую тачку, но новую. За версту видно — наши дела идут из рук вон плохо.

Мишка был абсолютно прав насчет машины, и отчасти прав относительно положения дел. Дела шли еще хуже, чем он их описывал, стрелка барометра склонялась по направлению к помойке, я упустил тот момент, когда можно было безболезненно выдернуть несколько тысяч на приобретение новой колесницы. Мы пока еще барахтались на мелководье, но течение несло нас в стремнину реки, грозя перевернуть утлый баркас на порогах. Вот тогда-то Мишка и тиснул из сейфа два миллиона рублей, выбрав самый неподходящий момент, хотя формально выходило, что он ничего не украл, потому как именно два миллиона он вложил семь лет назад в наше предприятие. С другой стороны, мы скинулись фифти-фифти, и коли общий капитал значительно уменьшился, усох, благодаря совместному гениальному руководству, то и с остатка Мишка имел право только на половину умопомрачительного состояния.