Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

— Ну и что следователь, — вернул я разговор в первоначальное русло.

— Молодой. По-моему, нет и тридцати, — охотно продолжила Танька, — Вежливый, но не нарочито любезный, что меня всегда раздражало в мужиках. Побеседовали с часок, он записал показания, я расписалась. Тебя ведь не это интересует. Удовлетворю любопытство, про тебя он спрашивал.

— Что именно? — я постарался придать вопросу будничный тон, но вышло неудачно, в конце фразы будто поперхнулся. Чтобы скрыть конфуз, пришлось закашляться.

Танька усмехнулась. Я снова полез за шкаликом.

— Слушай, Никитин, ну что ты из себя пофигиста изображаешь? Тебе же не все равно, как бы ты не пытался уверить меня в обратном.

Эх, рассказать бы Таньке обо всем, но как? Ведь не скажешь: «Дорогая Таня, ко мне на прошлой неделе заглянули на огонек черт, крыса и гриф», — дальше уже можно не продолжать. В ответ на такое откровение в лучшем случае получишь — пить, дескать, меньше надо. Что еще хуже — собеседник украдкой станет пересчитывать вилки на столе, да прикидывать на безопасном ли расстоянии от твоей руки лежит нож для нарезки сыра. Начнет заговаривать зубы, одновременно пытаясь скумекать, за сколько времени приедет скорая, чтобы отвезти тебя в дурдом.

— Если честно, я не знаю. Беспокоит? Несомненно. Любопытно? Безусловно. Но по гамбургскому счету, выходит, что и наплевать.

— Темнишь ты чего-то. Вот и следователь считает, что ты мутный мужик.

— Наблюдение достойное Нобелевской премии и бронзового бюста на родине Сергея Поликарпыча. То-то я погляжу все вокруг сплошь незамутненные. Прозрачные, как крыло стрекозы после дождя.

— Ты его идиотом не выставляй, он совсем не дурак. И ты у него явно на подозрении.

— Еще шикарнее. Он на то и следователь, чтобы всех подозревать. Было бы удивительно, если бы я отсутствовал в списке потенциальных убийц Мишки. Тут бы и первоклассник сложил в уме два плюс два.

— Да, но твоя фамилия, судя по всему, первая в списке.

— Остается только выяснить, сколько в списке народу, только сдается мне — фамилий там, раз, два и обчелся.

— Болтун, демагог, — мне показалось, что Танька хочет меня ударить, — он меня прямо спросил, мог ли ты убить Мишку.

— Интересно, что ты ему ответила.

— Что ответила, что ответила, — задумчиво повторила Танька, будто подбирала точное выражение, — сказала, запросто мог убить, — она замолчала, вспоминая, — но в таком случае рана у Мишки была бы не на затылке, а на лбу. Ты бы не стал бить со спины и уж тем более, никогда бы не начал копаться в его вещах после убийства, вытряхивать землю из цветков. Плюнул бы и ушел, хлопнув дверью. Кстати, вылезай, приехали.

Такси остановилось, Танька наклонилась к шоферу отсчитать деньги, а я вышел из машины, прошелся вдоль ограды, разминая затекшие ноги. Танька, рассчитавшись, вылезла следом за мной, направилась к воротам и остановилась, хлопнув себя ладонью по лбу.

— Вот дураки-то, цветы забыли купить.

— Ну и что, — я пожал плечами, — Мишке они без надобности. Он не обидится.

Нам пришлось пройти всю территорию больницы, морг находился в дальнем углу, чуть в стороне, чтобы не мозолить глаза больным и выздоравливающим, навевая мысли о печальном. Чужое человеческое горе обязано быть на задворках. Становясь повседневным, оно теряет остроту — у людей итак невзгод навалом, у каждого за плечами полон короб с верхом, нельзя требовать от них сопереживания по любому скорбному поводу, путая защитную реакцию с бесчувственностью.

Ненавижу март. Казалось бы, кончились вьюги и холода, весна наступила. Судя по календарю, доели блинную неделю, ан нет, зима продолжает куражиться напоследок, выматывая душу и нервы. Солнце блеснет, пригревая и подавая надежду, но тотчас скроется за пудовыми облаками и налетит колючий ветер, пронизывающий до печенок.

Около белого в подтеках двухэтажного здания стояли два похоронных автобуса, кучковались группы, с цветами и без, с буднично-печальными лицами. Если закрыть глаза на несколько траурных венков с лентами, стоящих у стены по обе стороны от входа, да на черные полосы по бокам автобусов, нестройное скопище людей вполне можно было спутать с группой туристов, выезжающих за город посетить усадьбу любимого поэта.

Мы подошли и остановились с краю, невдалеке от трех мужиков, с серьезными лицами рассказывающих друг другу анекдоты, судя по доносившимся обрывкам, да мелькающим куцым улыбкам. Когда становилось совсем невмоготу сдерживать смех, они отворачивались от основной массы народу и поворачивались к нам, гасили хохот, покашливая в кулак. Танька пошла на разведку, а я, чтобы занять руки, закурил. Когда коту делать нечего, он яйца лижет, а я закуриваю.

Захотелось выпить, я повернулся лицом к серому бетонному забору, достал плоскую фляжку и в последний момент передумал. Таким галопом мне до поминок точно не доскакать, либо упаду без сил, либо овес раньше времени кончится.

Танька возвращалась деловито — быстрым шагом, мудрое ее лицо озарялось истиной — она была уже не просто красивой женщиной в годах, а носителем информации, великой тайны буржуинской. С похожим выражением лица старый еврей перед смертью рассказывал пожилым детям секрет заварки чая.

— В общем, мы вторые. Сначала идет девушка, разбилась в автокатастрофе, а потом уже наша очередь, — выдохнула Татьяна на подходе.

— Не уверен насчет тебя, но я очередь не занимал и в те ворота не спешу, могу подождать пару десятков лет, — Танька хотела что-то резко возразить, но я ее опередил, — Не обижайся ради бога, просто я не знаю, что сказать, а молчать — язык замерзнет.

Как бы в подтверждение моих слов Танька поежилась, потом притянула меня к себе поближе и почему-то зашептала на ухо.

— Вон та женщина в синем пальто — Мишкина дочь, жена не прилетела, не успевает, дела неотложные в забугорье немецком, рядом с дочерью сестра с мужем, ты ее помнить должен, она на четыре класса раньше нас училась, левее еще какие-то родственники, вон те трое одногруппники институтские. Остальные девушку пришли провожать.

Она хотела еще что-то важное добавить, но тут из-за поворота показался мужчина лет пятидесяти в дорогом, я бы даже сказал, неприлично дорогом, неподобающе случаю шикарном сером пальто. Он нес букет белых хризантем. Описание мужчины с крупным солнцеобразным лицом, короткой шкиперской бородкой, глубоко посаженными черными глазами, приплюснутым широким носом, желто-коричневым естественным загаром не из солярия могло бы стать началом большого монументального романа, если бы не безмятежная улыбка до ушей, улыбка, которую практически все ненавидели, кроме близких друзей.

— Петруччо, — радостно ахнула Танька и замахала рукой. Мужчина среагировал на Танькин призыв мгновенно, изменил траекторию пути и направился в нашу сторону.