Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

— Что, прямо-таки Ариадна, да еще и Бубило-Райс? — не удержавшись, прервал я Сапога на самом интересном месте.

— Ты пойдешь к медиуму Носковой? — спросил Петруччо и продолжил, не дожидаясь ответа. — Правильно, и я не пойду. С такой фамилией варежками в переходе торговать, а тут, старик, люди, по большей части несчастные, с них надо порчу снять, да счастье приворожить. А кто выведет из лабиринта неудач, кто протянет ниточку надежды, если не Ариадна? — голос его возвысился до пафоса, а рожа сияла как начищеный пятак.

— Но почему Бубило, да еще Райс? — не унимался я.

— Ага. Давай сейчас этимологию фамилий разбирать. Понятия не имею. Генерал придумал, да и какая разница. Клиентура есть? Есть. Без работы не сидит? Не сидит. Ну и ладушки у бабушки.

— Ты сам-то к ней ходил приобщиться к сверхъестественному?

— А мне-то зачем? — Сапог даже возмутился такой постановкой вопроса, — у меня все в порядке. Если только чирей на спине заговорить, вылез, зараза, прямо между лопаток.

Действительно, что я с глупостями лезу к абсолютно счастливому человеку. Зачем ему колдунья, он сам бес, своей улыбкой кому угодно мозги закомпостирует, опомнится не успеешь. Но лошадь упрямства несла меня вперед.

— Ты веришь во всю эту галиматью?

— Старик, не поверишь — верю, — Сапог даже зажмурился от удовольствия. — Я же еще на кладбище тебе сказал, что верю во все на свете — в бога, в дьявола, в инопланетян, в колдунов и Дедов Морозов, в магов и чародеев, в реинкарнацию души и в закат солнца вручную. Почему нет? Тем более это не стоит мне ни ши-ша. Ничто божественное не мешает мне жить, не требует от меня каких-либо усилий. Помехой служат как раз вещи вполне обыденные, земные, человеческие. Мне содержание трех квартир встает в копеечку, а Создатель не лезет под руку с ежемесячной квитанцией об оплате своих услуг. Вот ты убежденный атеист. И что тебе атеизм дает? Ничего.

— Но и вера ничего не дает.

— Как ничего? Надежду, у которой матерь Софья.

— И обманет в самом конце.

— Так то в конце, да еще в самом-самом, — Сапог захохотал, выплевывая крошки изо рта. — А пока пусть дурманит, я обманываться рад с превеликим удовольствием, раз он ничего взамен не просит. Чем больше разных вер, тем веселее жизнь на свете.

— Странно это слышать от человека, чья миссия нести просвещение в массы, — я тоже включил дурака, но Петруччо кажется не заметил.

— Старик, я за массы не ответчик. Я всего лишь печатаю буковки на листочках и получаю за это денежку. Хотелось бы побольше, — он вздохнул, сгребая крошки в ладонь, — но и так сойдет. Каждый всяк себе голова, хочется кому поклоны бить в исступлении, пусть лоб себе расшибет о каменные плиты. А я, как согрешу, сразу каюсь, говорю — Прости меня, Господи. И ведь прощает, нутром чую. Вот у тебя техническое образование, не то что у меня, гуманитария. Тебе не надо на пальцах объяснять. Перед тобой лишь одна дверь — в пустоту. А передо мной две двери. У верующего шансов больше, как ни крути.

— Зато у меня иллюзий нет.

— Отлично. Рад за тебя. А мне с иллюзиями в обнимку теплее. В этом разница между нами — я открыт всем ветрам, а ты молнию на курточке под самое горло застегиваешь, да на голову капюшон натягиваешь, оттого и на жизнь смотришь исподлобья. Не веришь ничему, наверняка тебя, кроме Бога еще и теория Большого Взрыва не устраивает.

— Не устраивает, ты прав. Мы в событиях полувековой давности разобаться не можем, зато, что случилось несколько миллиардов лет назад, знаем наверняка. Больше скажу, я сомневаюсь в происхождении человека от обезьяны. И, чтобы два раза не вставать, еще и во всеобщее счастье человечества не верю ни грамма. Помнишь, у Стругацких герой был, просил счастья для всех, даром, и чтобы никто не ушел обиженным? Ты когда-нибудь задумывался, какой бардак на земле начнется, осуществись его желание? Понятия об истинной гармонии у всех разные, пересекающиеся, и порой входят в неразрешимые противоречия с помыслами других человеков. Одному для полного счастья надо, чтобы окружающие сдохли сей секунд, другому хочется жену, да не абстрактную, а твою. И что ты с этим прикажешь делать?

— А ничего, — заржал Петруччо, — тут в дело вступает Господь, подлетает на попутной тучке к рабу алчущему, наклоняется поближе и сует ему в нос огромный божественный кукиш, приговаривая — Накося, выкуси!

Утро отсалютовало страшной болью в голове, словно невидимая мельница перемалывала серое вещество в муку. Сказалось ли питие на голодный желудок или звезды так сошлись в сумеречном хороводе — неизвестно. Я с трудом разлепил веки, яркий свет ударил по мозгам, глаза отказывались фокусировать действительность, никак не наводились на резкость, будто разглядываешь мир через запотевшие очки.

Если день не заладился с утра, то непременно продолжит выкидывать коленца и дальше. Вторым неприятным сюрпризом было отсутствие графина с водкой на прикроватной, точнее, придиванной тумбочке. Я не верил глазам, мучительно соображая, как смогу одолеть несколько лестничных пролетов, чтобы спуститься на кухню к спасительному холодильнику. Глянул на часы, восемь утра, все еще спят. Дом застыл в гулкой тишине, поэтому каждый шаг к заветной цели, стучал набатом в башке с такой силой, что мне мерещилось, будто ныли, вздрагивая ступени, умоляя их не трогать, и протяжное эхо улетало в темноту огороженного перилами пространства. Преодолев половину пути, я с ужасом представил, что не увижу на кухне священного грааля. И от одной мысли о тщетности, бесполезности титанических усилий мне стало совсем гадко. Я шел по ступеням вниз, не только в прямом, но и в метафизическом смысле спускался в ад, ведомый водочным промыслом, и в конце провидение все-таки смилостивилось надо мной — графин чудесным образом оказался там, где ему и положено быть. Плеснув немного, выпил, постоял, отдышался, снова выпил, чуток отпустило. Пробежал глазами по кухне, зацепил взглядом плетеную корзинку, покидал в нее, что попалось под руку из еды. Возвращаясь в бильярдную, остановился между этажами и добавил из горлышка. Поднявшись наверх, разложил добычу перед собой и подумал — воистину, дорогу осилит идущий.

Вчера, пока Петька занимался делами, я прибрал со стола, не зная чем себя занять, помыл посуду, крутанулся по дому в надежде столкнуться со зверофермой, в общем болтался без дела, убивая время. Сапог закончил трещать по мобильному, выдавая ценные указания, примерно через час, когда я уже кемарил в кресле напротив него. Он разбудил меня, бесцеремонно тормоша за плечо, и я обнаружил перед собой сервированный на скорую руку журнальный столик на колесиках. Мы выпили, затем Петруччо продолжил прерванную историю про генерала и ворожею Носкову.