Мэри Кайе - Далекие Шатры

Сахиб выполнил распоряжение, и впоследствии – хотя Кака-джи так и не понял толком, как такое получилось, – у них вошло в обычай каждый вечер доставлять больного в палатку для дурбаров, где он, Джоти и Кака-джи, а иногда Малдео Рай или Мулрадж (имевший туда доступ в силу своего родства и по роду службы) сидели и беседовали с невестами и придворными дамами либо играли в разные дурацкие игры на сласти или раковины каури. Подобное общение помогало убить время и благотворно действовало на Шушилу, которая, как и Джоти, с великим удовольствием слушала истории Аша о жизни в Билайте, зачастую казавшиеся ей жутко забавными.

Эти двое от души хохотали, развеселенные рассказами о балах охотников и нелепом поведении мужчин и женщин, скачущих парами под музыку, о лондонцах, ощупью бредущих сквозь густой туман, и о семьях, купающихся в море в Брайтоне. Они жадно слушали описания несуразных и неудобных одежд, какие носит женщина-ангрези: тесные туфли на высоком каблуке и еще более тесные корсеты, укрепленные стальными пластинками или китовым усом и зашнурованные так туго, что можно задохнуться; турнюры из конского волоса, надеваемые под многочисленные нижние юбки; подушечки из проволоки и шерсти, поверх которых укладываются и закалываются шпильками волосы; шляпки, которые прикрепляются к сему сооружению шпильками же и украшаются цветами, перьями и мехом, а порою даже целым чучелом птицы.

Одна только Анджали-Баи редко подавала голос. Но она внимательно слушала и иногда смеялась, и хотя с виду Аш обращался ко всему обществу, на самом деле все его речи предназначались Анджали. Именно ей он изо всех сил старался угодить и именно для нее описывал свою жизнь в Англии таким образом, чтобы она составила представление о том, что с ним приключилось и как он жил после своего побега из Гулкота.

Для него оказалось на удивление легко говорить вещи, имеющие один смысл для всех, но совсем другой для Джали, которая в силу своего особого знания могла истолковывать его слова так, как никто другой не додумался бы. И зачастую по ее улыбке или едва заметному кивку Аш догадывался, что она поняла намек, пропущенный остальными мимо ушей. Казалось, время повернуло вспять, и они снова, как когда-то в присутствии Лалджи и придворных, разговаривали друг с другом на своем тайном языке, понятном только им двоим. Хотя бы в этом отношении, если не в каком другом, связь, существовавшая между ними в детстве, сохранилась по прошествии многих лет.

Когда они играли в эту игру в последний раз, Джали была еще ребенком, и сам Аш лишь совсем недавно вспомнил, как в прошлом они, бывало, обращались к Лалджи или делали вид, будто разговаривают с ручной мартышкой или попугаем, а на самом деле разговаривали друг с другом: обменивались новостями или условливались о времени и месте встречи, указывая точный час и прочие детали жестом руки, покашливанием или небрежным прикосновением к какой-нибудь вазе или подушке. Аш даже помнил кодовое слово, обозначавшее балкон Павлиньей башни: «Замуррад» (изумруд), имя избалованного павлина, жившего со своим гаремом в саду ювраджа. Оно прямо отсылало к Павлиньей башне, и существовала сотня разных способов небрежно вставить это слово в разговор.

У них также было слово, обозначавшее комнаты Ситы, но Аш никак не мог его вспомнить, да и придуманный ими язык жестов сохранился у него в памяти лишь в общих чертах, а смысл отдельных знаков Аш забыл за много лет и сейчас не мог вспомнить, как ни старался. И только когда он уже оставил всякие попытки, однажды среди ночи в голове у него внезапно всплыло забытое слово «Хануман». Ну конечно: Хануман, царь обезьян, чьи бесчисленные воины, выстроившись цепочкой и ухватив друг друга за хвосты, соорудили живой мост через море, чтобы Рама благополучно добрался по нему до Ланки и освободил свою жену Ситу, похищенную демоном и подвергнутую заточению.

Помнила ли это Джали? Или она тогда была слишком маленькой? Однако она помнила очень многое, гораздо больше, чем он, и реакция девушки на косвенные намеки в его речи свидетельствовала, что она не забыла о давнем способе общения, к которому они прибегали в присутствии других людей. Возможно, он снова сумеет успешно воспользоваться им и продвинется на шаг дальше. Попытаться стоит, решил Аш – и попытался на следующий вечер. Но на сей раз Джали никак не отреагировала и никак не показала, что поняла Аша или помнит кодовое слово, и хотя она не избегала пристального взгляда Аша, нельзя сказать, чтобы она на него отвечала.

Аш вернулся в свою палатку усталый и разочарованный. Он был груб с Махду и резок с Гулбазом, а когда позже вечером в палатку робко поскреблась дай, он велел ей уходить и заявил, что больше не нуждается в лечении и никого не желает видеть. В подтверждение своих слов он погасил лампу, зная, что старуха не станет работать в темноте и безропотно подчинится приказу, впрочем, ему ни на миг не пришло в голову, что она осмелится возражать. Однако дай оказалась упрямее, чем он думал. Парусиновый полог раздвинулся, и знакомая закутанная фигура вступила в палатку, впуская с собой яркий луч лунного света.

Аш приподнялся на локте и сердито повторил, что сегодня ночью не нуждается в ней и не будет ли она любезна удалиться и оставить его в покое, а женщина тихо сказала:

– Но ты сам просил меня прийти.

Сердце у Аша подпрыгнуло к самому горлу – несколько секунд он не мог ни дышать, ни говорить, – а потом скачком вернулось на место и заколотилось так бешено, что она наверняка услышала.

– Джали!

Раздался еле слышный смех – знакомый смех, но с новыми, странными нотками, и Аш стремительно выбросил вперед здоровую руку и крепко вцепился в складку грубого одеяния, словно испугавшись, что девушка исчезнет так же бесшумно, как появилась.

– Разве ты не хотел, чтобы я пришла? – спросила Анджали. – Ты упомянул о Ханумане, а этим словом мы всегда обозначали твой двор.

– Двор моей матери, – машинально поправил Аш.

– И твой тоже. А поскольку она умерла, теперь слово «Хануман» может обозначать только одно место. Твою палатку. Я права?

– Да. Но ведь ты тогда была ребенком, совсем еще крохой. Как ты запомнила?

– Это было совсем не трудно. Когда ты и твоя мать покинули Гулкот, мне оставалось жить лишь воспоминаниями.

Девушка говорила самым обыденным тоном, но эта короткая фраза заставила Аша как никогда ясно понять, сколь бесконечно одинока была она все эти годы, и он снова почувствовал ком в горле и на несколько мгновений утратил способность говорить.

Анджали не могла видеть его лицо в темноте, но, похоже, догадалась, о чем он думает, и мягко произнесла:

– Пусть тебя это не беспокоит. Я давно смирилась с этим.