Мэри Кайе - Далекие Шатры

Голос мужчины пресекся на странном судорожном всхлипе, и Аш подошел к нему, все еще смеясь, но соблюдая осторожность – на случай, если это просто коварная уловка, призванная заманить его в пределы досягаемости для какого-нибудь очередного оружия, о котором он не подозревает. Но, взглянув на посеревшее, мучительно искаженное, покрытое испариной лицо Биджурама, он перестал смеяться. Здесь было что-то непонятное. Он слышал о людях, которые не переносят вида собственной крови, впадая от него буквально в безумие, но распростертый на земле человек, хотя и явно охваченный диким ужасом, страдал также от настоящих физических мук. Тело его выгибалось дугой, сотрясалось, конвульсивно содрогалось. Аш наклонился и грубо спросил:

– В чем дело, Биджурам?

– Яд… – прошептал Биджурам. – Нож…

Аш резко выпрямился и быстро отступил назад, внезапно все поняв. Так вот почему его противник визжал и корчился! Вовсе не страх боли поверг Биджурама на землю, но страх смерти – быстрой и мучительной смерти. И боялся он не Аша, а зажатого у него в руке ножа – своего собственного ножа с лезвием, обмакнутым в яд, чтобы любая нанесенная им рана оказалась смертельной. Неудивительно, что он с таким ужасом неотрывно смотрел на клинок, словно загипнотизированный, и завизжал в паническом страхе при виде тоненькой струйки крови. Рана действительно незначительная, всего лишь царапина. Но, как и в истории с Меркуцио, она сделает свое дело.

Биджурам попал в собственную ловушку, и здесь Аш ничем не мог помочь. Пытаться высосать яд из ранки было уже слишком поздно, а никакого противоядия у него не имелось, и вдобавок он не знал, какой яд использовался. Лагерь находился в миле с лишним отсюда, и будь даже расстояние до него вдвое меньше, Аш все равно не успел бы добраться туда и вернуться вовремя, чтобы оказать помощь – если помощь вообще можно оказать, в чем он сомневался, справедливо полагая, что яд смертелен.

Биджурам заслуживал того, чтобы поплатиться собственной жизнью за все жизни, которые отнял или помог отнять, и за все непоправимое зло, им сотворенное. Но даже люди, имевшие самые веские причины для ненависти к нему, пожалели бы его сейчас. Наблюдая за агонией своего врага, Аш вспомнил юное испуганное лицо и затравленный взгляд Лалджи – и каменную плиту, соскользнувшую с карниза и рухнувшую вниз, когда мальчик в синем атласном кафтане проезжал под Чарбагскими воротами в Гулкоте. Вспомнилось и многое другое. Несколько карпов, плавающих вверх брюхом среди кувшинок в дворцовом пруду; королевская кобра, непонятным образом проникшая в спальню ювраджа; Сита, умирающая от истощения среди скал у реки Джелам; Хиралал, бесследно пропавший в джунглях. И Джоти – Джоти, который, если бы не милость Божья, умер бы несколько недель назад, невинная жертва очередного «несчастного случая», подстроенного Биджурамом.

Вспоминая все зло, сотворенное этим человеком, нельзя было не признать, что он в полной мере заслужил столь страшную смерть и сам навлек на себя такую участь. Аш не бросал слов на ветер, когда обещал отпустить Биджурама при условии, что тот немедленно покинет лагерь и никогда впредь не сунется ни в Бхитхор, ни в Каридкот. Если бы Биджурам ушел сразу, он жил бы еще много лет, продолжая творить зло и замышлять убийства, но он предпочел выстрелить, и именно последний вероломный поступок погубил его. Он прожил жизнь, как бешеный пес, и только справедливо, что он умирает, как бешеный пес, подумал Аш. Но ему хотелось, чтобы все закончилось поскорее: наблюдать за агонией было очень неприятно. Будь в хитроумном пистолете вторая пуля, он без колебаний избавил бы Биджурама от жестоких мучений. Но за отсутствием возможности поступить так Аш продолжал стоять на месте, подавляя желание повернуться и двинуться обратно в лагерь, поскольку его приводила в ужас мысль, что кто-то может умереть столь страшной смертью в полном одиночестве. Все-таки Биджурам какое-никакое человеческое существо, и то, что он является – являлся – его врагом, больше не имело значения.

Аш оставался рядом, пока все не закончилось. Смерть наступила довольно скоро. Он наклонился и закрыл незрячие мертвые глаза, а потом взял нож и тщательно вытер о землю, чтобы уничтожить все следы яда. Пистолет упал в куст травы, и Аш довольно долго искал его, а найдя, вставил обратно в трость, которую положил рядом с рукой мертвеца.

Биджурама не хватятся еще несколько часов, а задолго до возможного обнаружения тела предрассветный ветер заметет все отпечатки ног на пыльной земле. Поэтому нет смысла оставлять улики, свидетельствующие о ссоре, – это может вызвать разные вопросы, а поскольку всем станет очевидно, что причиной смерти стал яд, со всех точек зрения будет лучше, если дело спишут на змеиный укус.

Аш поднял нож и, измазав лезвие в быстро сворачивающейся крови, снова бросил на землю, а потом отправился на поиски длинных раздвоенных шипов кикара. Вернувшись с шипом, он вонзил его в плоть мертвеца прямо под порезом. Две крохотные точечные ранки легко сойдут за отметины, оставленные змеиными зубами, а порез истолкуют как безуспешную попытку жертвы предотвратить распространение яда вверх. Единственной загадкой останется, почему Биджурам покинул лагерь один, среди ночи, и забрел так далеко. Но возможно, это отнесут за счет жары. Все решат, что он не мог заснуть и пошел прогуляться при лунном свете, а когда утомился, присел отдохнуть и был укушен змеей. Такая инсценировка – если вспомнить, что убийство Хиралала было представлено как нападение тигра, – казалась в высшей степени уместной. «Все-таки боги справедливы, – подумал Аш. – Если бы решать пришлось мне, я бы оказался достаточно глуп, чтобы отпустить негодяя».

Оставалась еще серьга Хиралала.

Аш вынул ее из кармана, поднес к глазам и увидел, что черная жемчужина вбирает и отражает лунный свет, как далекой ночью на балконе Павлиньей башни. Глядя на нее, он вспомнил слова Хиралала, которые прозвучали у него в голове столь явственно, словно сам Хиралал снова обращался к нему откуда-то издалека, очень тихим голосом: «Поторопись, малый. Уже поздно, и тебе нельзя терять ни минуты. Ступай же, и да пребудут с тобой боги. Прощай!»

Что ж, он – или, возможно, черная жемчужина – отомстил за Хиралала. Но с жемчужиной было связано слишком много печальных воспоминаний, и Ашу, вспомнившему, каким образом Биджурам завладел ею, она показалась зловещим предметом. Обладание драгоценностью не принесло вору особого удовлетворения, так как она являлась уликой, изобличающей его в убийстве, и он вынужден был скрывать ее, постоянно рискуя быть разоблаченным, – до тех пор, покуда в живых остается хоть один человек, помнящий Хиралала. А в конечном счете она стала причиной смерти. Жемчужина сделала свое дело, и Ашу не терпелось поскорее избавиться от нее.