Мэри Кайе - Далекие Шатры

Во всей Индии, заявил Аш, не найдется столько золота, чтобы купить Дагобаза. В подтверждение он научил жеребца брать препятствия, выступил с ним на соревнованиях по кроссу и выиграл, опередив ближайшего соперника на пятнадцать с лишним корпусов (к великому расстройству букмекеров, которые, зная, что этот конь прежде не участвовал в скачках, опрометчиво предлагали ставить против него), и почти целый месяц ездил на плац-параде на нем, а не на более опытном коне, которого приобрел по прибытии в гарнизон. Дагобаз, хотя и незнакомый с тонкостями строевой подготовки, быстро приноровился держать шаг и, если не считать одной попытки вырваться из строя вперед, вел себя так, словно учился этому с рождения.

– Для него нет ничего невозможного! – заявил Аш, хвастаясь Дагобазом перед Сарджи. – Этот конь разумен, как человек. И вдобавок гораздо умнее большинства людей. Клянусь, он понимает каждое мое слово. Он думает головой, честное слово. Из него получился бы отличный поло-пони, но мне не нужен еще один, а потому я буду на нем просто ездить и… Ты видел, как он перемахнул через ирригационный канал с колодцем на ближнем берегу? Перелетел, точно птица. Ей-богу, его нужно было назвать Пегасом. Полковник говорит, я могу выступить с ним на бомбейских скачках следующей зимой, если еще буду здесь.

– А ты собираешься покинуть Ахмадабад раньше?

– Не собираюсь, – сухо поправил Аш. – Всего лишь надеюсь. Разве я не говорил тебе, что отбываю здесь наказание? Я временно прикомандирован к части. В марте будет год, как я здесь, и существует вероятность, что равалпиндские силы смилостивятся и дадут знать, что я могу вернуться в свою рисалу.

– Что за силы такие? – с любопытством спросил Сарджи.

– Боги, – беззаботно ответил Аш. – Оловянные боги, которые одному говорят «уйди» – и он уходит, а другому говорят «приди» – и он приходит. Я получил первый приказ и по необходимости подчинился; теперь я надеюсь получить второй.

– И что тогда? – Сарджи пришел в легкое замешательство, но говорил вежливо. – Что будет с Дагобазом? Ты возьмешь его с собой?

– Разумеется. Ты же не думаешь, что я расстанусь с ним, правда? Если я не смогу взять его с собой иным способом, то поеду на нем. Но если меня оставят здесь чахнуть еще на год, я возьму его в Бомбей на скачки, и весь полк собирается поставить на него все до последней рубашки.

– Рубашки?

– До последней рупии. Они поставят на него все деньги, какие найдут.

– А! Я тоже. Я поеду в Бомбей с тобой, поставлю на тебя сто тысяч рупий в первом заезде и разбогатею!

– Мы все разбогатеем. Ты, я, твой дед рисалдар-сахиб и все солдаты и офицеры полка. А потом Дагобаз получит серебряный кубок размером с ведро, чтобы пить из него.

Мнение Аша о вороном коне разделяли многие, но только не Махду, который отказывался восхищаться животным и открыто сожалел о его покупке.

– Мне кажется, ты заботишься об этом исчадье ада больше, чем о ком-либо другом, – раздраженно посетовал Махду, когда Аш, вернувшись с вечерней прогулки, кормил Дагобаза сахаром, прежде чем отправить обратно в конюшню. – Негоже отдавать свое сердце животному, не имеющему души.

– Однако Аллах сотворил лошадей для нас, – со смехом возразил Аш. – Разве в Коране, в суре о боевых конях, не говорится: «Клянусь быстробегущими с пыханьем и выбивающими искры: пускающимися в набег с раннего утра, поднимающими во время его пыль, врывающимися во время его в середину толпы: истинно человек пред Господом своим неблагодарен»? Неужто ты хочешь, чтобы я был неблагодарен за такие подарки, ча-ча?

– Я хочу, чтобы ты проводил поменьше времени за разговорами с неразумной скотиной и побольше общался с теми, кто искренне печется о твоем благополучии. Например, с Гамильтоном-сахибом, которому, как мне известно, ты отослал всего одно коротенькое письмо с тех пор, как купил это отродье дьявола.

Аш изумился и, надо отдать ему должное, заметно смутился:

– Неужели? Я не сознавал… Я напишу ему сегодня же вечером.

– Сперва прочитай, что он тебе пишет. Это все пришло с утренней почтой, но, похоже, ты слишком спешил и даже не взглянул на письма перед уходом в конюшню. Думаю, вот это, толстое, от Гамильтона-сахиба; и нам с Гулбазом тоже хотелось бы узнать новости о нем и о наших друзьях в Мардане.

Старик протянул медный поднос с полудюжиной писем, и Аш схватил самое толстое из них, вскрыл конверт и вошел в освещенное лампой бунгало, чтобы прочитать послание.

«Последнее время кавалерия изнывала от безделья, – писал Уолли, – но пехотинцы, счастливчики, повеселились на славу. Не помню, говорил ли я тебе о проблемах с афридиями, возникших в связи с неожиданным решением правительства прекратить задабривать их взятками (прошу прощения, мне следовало сказать „выплачивать им денежное пособие“), чтобы они не перекрывали дорогу через перевал Кохат, и регулярно выдавать такие же суммы за охрану Кушалгархской дороги и телеграфной линии.

Они не пришли в восторг от этой идеи и в самом скором времени начали выражать свое недовольство: грабили и поджигали деревни, нападали на эскорты и полицейские участки. Потом они спалили мост на Кушалгархской дороге, и, похоже, это задело за живое власть имущих – последняя капля, переполнившая чашу августейшего терпения. Они решили, что афридиям надо крепко дать по рукам, но, к сожалению должен сказать, на том дело почти и кончилось. Стремительный бросок на их территорию тремя колоннами (одна из них наша: 201 штык под началом Кэмпбелла, со Стюартом, Хэммондом, Уиграмом и Фредом в резерве), пара сожженных деревень – и деру назад. Довольно! Колонны находились под ружьем двадцать часов в чудовищную жару, прошли почти тридцать миль и понесли потери убитыми и ранеными в количестве одиннадцати человек – двое из наших получили ранения. Быстро и мило – и явно пустая трата времени, ибо афридии нисколько не испугались и продолжают бесчинствовать с неослабным задором.

По-видимому, это означает, что в скором времени мы предпримем еще одну попытку утихомирить их. Коли так, я надеюсь, наши „шишки“ позволят кавалерии принять участие в боевых действиях. Зарин передает привет и просит сказать, что, к сожалению, его отец был прав. Он говорит, ты поймешь, что он имеет в виду, и я надеюсь, ты понял, потому что я не понимаю. Ты еще не ответил на мое последнее письмо, а в последний раз я получил весточку от тебя месяц назад. Но поскольку отсутствие вестей – хорошая весть, я полагаю, ты жив-здоров и весело проводишь время. Кланяйся от меня Махду и Гулбазу…»

– Когда будешь писать, передай поклоны от нас, – сказал Махду и брюзгливо добавил: – И спроси, не нужен ли ему еще один слуга: старик, в прошлом хороший повар.