Мэри Кайе - Далекие Шатры

Она потеряла отца, мать и брата, который, преследуя собственные интересы, отдал ее в жены человеку, живущему так далеко, что ей потребовались даже не недели, а месяцы, чтобы добраться до нового дома. Она была женой и рани, недоносила двух детей и родила третьего, прожившего всего несколько дней. А теперь она овдовела и должна умереть… «Ведь ей всего шестнадцать… – подумал Аш. – Это несправедливо. Несправедливо!»

Он слышал участившееся дыхание Сарджи и глухой стук собственного сердца, и, хотя Анджали не прикасалась к нему, он знал непонятно откуда, что она дрожит всем телом, словно от холода или в лихорадке. Внезапно Аша осенило: если он выстрелит, она не узнает, попала пуля в цель или нет, и надо просто целиться поверх голов зрителей. Если Джали утешит мысль, что сестра избежала мучительной смерти от огня, тогда он должен всего-навсего спустить курок…

Но деревья на противоположной стороне были полны мужчин и мальчишек, цеплявшихся за ветки, точно обезьяны, а на террасах всех чатри в пределах досягаемости выстрела толпились люди, и даже пуля на излете или отскочившая рикошетом могла стать причиной смерти. Целиться надо в сам погребальный костер: это единственная безопасная цель. Аш поднял револьвер, положил ствол на согнутую левую руку и сказал, не оборачиваясь:

– Мы уйдем, как только я спущу курок. Вы готовы идти?

– Мы, мужчины, готовы, – очень тихо произнес Гобинд. – И если рани-сахиб…

Он замялся, и Аш закончил фразу за него:

– …прикроет лицо, это сэкономит нам время. Кроме того, она уже видела более чем достаточно, и ей нет необходимости смотреть дальше.

Он говорил с нарочитой резкостью в надежде, что Джали примется обматывать свободный конец тюрбана вокруг головы и таким образом пропустит последний акт трагедии. Однако она даже не сделала попытки прикрыть лицо или отвернуться и продолжала стоять как вкопанная: с широко раскрытыми глазами, дрожа всем телом, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой и явно не понимая смысла произнесенных слов.

«Добрых сорок шагов», – сказал Сарджи. Расстояние казалось меньше, ибо теперь, когда в громадной толпе не происходило никакого движения, пыль улеглась, а поскольку солнце больше не слепило глаза, Аш видел лица главных действующих лиц трагедии так отчетливо, словно они находились всего в двадцати футах от него, а не в тридцати пяти – сорока шагах.

Маленький раджа плакал. Слезы катились по бледному детскому личику, искаженному от страха, недоумения и чисто физической усталости, и если бы стоящий рядом с ним брамин не сжимал крепко ладошки, обхватывающие факел, мальчик выронил бы его. Брамин явно увещевал малыша, тогда как первый министр хранил презрительный вид, а знатные вельможи обменивались взглядами, выражение которых варьировалось в зависимости от их характера и степени их разочарования в выборе следующего правителя. А потом Шушила подняла глаза… и внезапно переменилась в лице.

Вероятно, яркость факела или тихое гудение пламени в недвижном воздухе пробудили девушку ото сна наяву. Она резко вскинула голову, и Аш увидел, как глаза ее медленно расширились и стали огромными на маленьком бледном лице. Она осмотрелась по сторонам, не спокойно, но полным ужаса взглядом загнанного животного, и он ясно понял, в какой именно момент действительность вторглась в мир иллюзий и Шушила в полной мере осознала, что означает горящий факел…

Руки мальчика, направляемые руками брамина, опустили факел к погребальному костру, к самым ногам мертвеца. На дровах мгновенно расцвели яркие огненные цветы, оранжевые, зеленые и фиолетовые, – новый раджа выполнил свой долг перед прежним раджой, своим приемным отцом. Жрец забрал у него факел, быстро прошел к другому концу погребального костра и поджег бревна за спиной сати. Ослепительный язык пламени взмыл ввысь, и одновременно толпа обрела голос и вновь оглушительно взревела, выражая почтение и одобрение. Но их богиня столкнула голову покойного со своих колен, совершенно неожиданно вскочила на ноги, в диком ужасе уставилась на языки пламени и принялась визжать… визжать…

Этот истошный визг прорезался сквозь оглушительный шум, как пронзительный голос скрипки прорезается сквозь грохот барабанов и рев духовых инструментов. Анджали сдавленно вскрикнула, и Аш прицелился и выстрелил.

Визг разом оборвался, и ало-золотая фигурка вытянула вперед руку, словно нашаривая опору, а потом рухнула на колени и упала поперек трупа, лежащего перед ней. В следующий миг брамин швырнул факел на погребальный костер, языки пламени стремительно взмыли над пропитанными маслом дровами, и мерцающее марево жара и дыма задрожало между зрителями и распростертой ниц девушкой, одетой в свадебное платье из огня.

Выстрел прозвучал до жути громко в маленьком замкнутом пространстве, и Аш сунул револьвер за пазуху, круто развернулся и проговорил яростным голосом:

– Ну, чего вы ждете? Пошевеливайтесь!.. Давай, Сарджи, ты первый.

Анджали все еще находилась в оцепенении, и он грубо натянул свободный конец ее тюрбана до самых глаз, закрепил попрочнее и, таким же образом прикрыв собственное лицо, схватил ее за плечи и сказал:

– Слушай меня, Джали, и прекрати смотреть таким взглядом. Ты сделала для Шушилы все, что могла. Она умерла. Она спаслась, и, если мы надеемся спастись, нам надо перестать думать о ней и подумать о себе. Сейчас главное – это мы. Все мы. Ты понимаешь? – (Анджали молча кивнула.) – Хорошо. Теперь поворачивайся и иди с Гобиндом. И не оглядывайся. Я пойду следом за тобой. Ступай!..

Аш развернул ее кругом, подтолкнул к тяжелому занавесу, который Манилал раздвинул перед ними, и она вышла из комнаты вслед за Сарджи и стала спускаться по мраморной лестнице, ведущей на запруженную народом террасу.

Он скакал во весь опор по каменистой равнине, ограниченной низкими скалистыми горами, и на крупе позади него сидела девушка, которая крепко прижималась к нему и умоляла скакать быстрее… еще быстрее. Девушка, чьи распущенные волосы развевались на ветру, точно черный шелковый флаг, и потому, оглядываясь назад, он не видел преследователей, но слышал неуклонно приближающийся громовой топот копыт…

Аш проснулся, обливаясь холодным потом от ужаса, и понял, что слышал не топот несущихся галопом лошадей, а тяжелый частый стук собственного сердца.

Кошмарный сон был знакомым. Чего нельзя было сказать об обстоятельствах пробуждения: на сей раз он проснулся не в собственной постели, а на твердой земле, в густой тени от валуна. Каменистая осыпь под ним круто уходила вниз к лощине, залитой ярким лунным светом, а по обеим сторонам от него вздымались голые горные склоны, подпиравшие небо, точно листы полированной стали.