Мэри Кайе - Далекие Шатры

Внимательно наблюдавший за ним Зарин, как будто прочитав его мысли, философски заметил:

– Будь что будет. От нас ничего не зависит. Теперь расскажи-ка мне о своих делах…

Аш принялся рассказывать, а Зарин заварил еще чая и слушал, прихлебывая из кружки. Когда же повествование завершилось, он сказал:

– Ты сделал гораздо больше, чем необходимо, чтобы заслужить освобождение от работы на Каваньяри-сахиба. Что ты намерен делать дальше? Присоединишься здесь к рисале или отправишься утром в Атток? После всего этого тебе точно дадут отпуск.

– Это решать командиру-сахибу. Попробуй устроить нашу с ним встречу – не в лагере, это было бы неразумно. Лучше всего на берегу реки – я могу прийти туда вечером. Мне можно переночевать здесь?

– Разумеется. Я предупрежу часового, он мой друг. А что касается командира-сахиба, я сделаю все, что в моих силах.

Зарин собрал тарелки и удалился, а Аш улегся спать, согретый огнем и приятной уверенностью, что все трудности остались позади и завтра или послезавтра он получит разрешение вернуться в Атток, чтобы увидеться с Джали и насладиться несколькими днями заслуженного отпуска, прежде чем вернуться в Мардан якобы после курсов в Пуне.

Не приходится сомневаться, что, если бы Аш сумел увидеться с Уиграмом той ночью или даже рано утром следующего дня, он бы осуществил эту программу. Но в дело вмешалась судьба в лице генерал-майора сэра Сэма Брауна, кавалера ордена «Крест Виктории». Утром генерал пригласил Каваньяри к себе на чота хазри, чтобы с глазу на глаз обсудить с ним несколько вопросов перед официальным совещанием, назначенным на вторую половину дня. И в конце этой частной беседы Каваньяри, вспомнив, что в прошлом генерал командовал Корпусом разведчиков и потому может найти данную историю интересной, завел речь об Аштоне Пелам-Мартине и его недавней работе в качестве тайного агента на территории Афганистана.

Генерал проявил живейший интерес, задал великое множество вопросов и под конец заметил, что прекрасно помнит прибытие мальчика в Мардан и, ей-богу, он был чудаком, каких мало. Странно, как подумаешь, что многие ребята, служившие там, – например, Дженкинс, Кэмпбелл и Бэтти – были в ту пору всего только младшими лейтенантами…

Он погрузился в молчание, и майор Каваньяри, истолковав это как намек, спасся бегством – у него было много дел утром, и он еще хотел найти время написать майору Кэмпбеллу, временно исполнявшему обязанности командующего Корпусом разведчиков в отсутствие полковника Дженкинса, что больше не нуждается в услугах лейтенанта Пелам-Мартина и не возражает против возвращения лейтенанта в полк. Но в тот самый момент, когда Каваньяри писал это, заместитель полковника Дженкинса читал другую записку, торопливо написанную Сэмом Брауном и отправленную с курьером через несколько минут после ухода Каваньяри: в ней генерал просил майора Кэмпбелла при первой же возможности явиться к нему на квартиру.

Кэмпбелл отправился немедленно, гадая, какие еще судьбоносные планы там назревают, и весьма удивился, когда выяснилось, что генерал желает поговорить с ним об Аше.

– Как я понял, он сейчас находится здесь, в Джелалабаде, и, поскольку Каваньяри дал ему отставку, собирается безотлагательно вернуться в свой полк. Мне жаль его разочаровывать, но у меня другие планы…

Планы генерала, вероятно, не понравились бы Каваньяри, узнай он о них, ибо они шли вразрез с его собственным мнением о благонадежности лейтенанта Пелам-Мартина. Но генерал подчеркнул, что его интересует не политический аспект дела, а исключительно военный, и здесь человек вроде молодого Пелам-Мартина может оказать неоценимую помощь.

– По мнению Каваньяри, он проникся такой симпатией к афганцам, что из-за пристрастного к ним отношения стал поставлять информацию сомнительную или даже вообще недостоверную. Ну, в этом я сомневаюсь. Но суть в том, что Пешаварской полевой армии требуется информация любого рода, не имеющая ничего общего с политикой. И если вы можете заверить меня, что Пелам-Мартин не стал предателем, значит он именно тот человек, который мне нужен – человек, способный передавать нам своевременные и точные сведения о местонахождении, численности, перемещениях враждебно настроенных афганских банд, количестве имеющегося у них оружия и так далее. В стране вроде этой подобная информация стоит дороже, чем дополнительная армия. Одним словом, я прошу вас позаботиться о том, чтобы этот парень продолжал работать в прежнем качестве, только теперь на нас, а не на политическую братию.

Чипс Кэмпбелл, который до сих пор ничего не знал о работе или местонахождении Аша и полагал, что он находится в Пуне на курсах, согласился с генералом, хотя выразил мнение, что бедному малому крупно не повезло.

– Можете свалить всю вину на меня, – сказал генерал Сэм. – Скажите ему, что выполняете мой приказ. Собственно, так оно и есть. В любом случае до возвращения Дженкинса вы являетесь начальником Пелам-Мартина, а я – вашим начальником; и сейчас идет война. Теперь слушайте…

Аш воспринял новость стоически. Она стала для него сильным ударом, но он ничего не мог поделать. Он был строевым офицером и сам вызвался выполнять эту работу, а потому сохранял бесстрастный вид, пока Уиграм, которого Кэмпбелл послал встретиться с ним на берегу реки (якобы случайно, во время вечерней конной прогулки), подробно инструктировал его относительно характера информации, нужной генералу, наилучших способов передачи сведений и прочих относящихся к делу вопросов…

– Ты не представляешь, как мне жаль, – сказал в заключение Уиграм. – Я пытался уломать Чипса походатайствовать за тебя перед генералом, но он говорит, это пустая трата времени, и он прав. Да, кстати, генерал считает, что тебе следует как можно скорее покинуть Джелалабад и по-прежнему использовать Кабул в качестве опорного пункта, потому что рано или поздно мы возьмем этот город – разумеется, если прежде афганцы не закричат: «Сдаемся!»

Аш кивнул, и той же ночью Зарин увиделся с ним у городской стены, где они встречались накануне, и после короткого разговора проводил взглядом друга, уходящего в темноту размашистой пружинистой походкой горца. А на следующий день Уолли со своими соварами вернулся в Джелалабад. Но к тому времени Аш уже находился почти в двадцати милях от города, в горах за Гандамаком.

Вышеописанные события происходили в начале января, еще до того, как начались метели и перевалы завалило снегом. К концу месяца письмо, отданное Ашем Зарину, окольными путями дошло до дома Фатимы-бегумы в Аттоке, а через три дня Анджали выехала в Кабул.

Эти три дня были беспокойными. Бегума и Гулбаз пришли в ужас от одного только намерения Анджали совершить подобное путешествие: в такое время года – и в военное время! – ни о чем подобном нельзя даже и думать. И безусловно, они этого не допустят, ведь на одинокую женщину, путешествующую по дикой стране, непременно нападут бадмаши, головорезы и разбойники.