Антон Сорокко - Aprositus (Ненайденный)

Вокруг был мрак и разобрать, что было перед ними, не представлялось возможным.

Очевидно, поэтому пламя далекого костра друзья увидели сразу. Точнее, сначала его увидел Герман, но, подумав, что это галлюцинация, вызванная напряжением и усталостью, уронил голову на землю и закрыл глаза. Но его тут же толкнул в плечо Андрей:

– Гера, там огонь! Там внизу костёр!

Оторвав голову от земли, Герман ещё раз вгляделся в темноту, и теперь уже отчетливо увидел пламя костра, пылавшего где-то на расстоянии, километрах в пяти или десяти от них. Почти шепотом он произнес:

– Лесной пожар?

– Навряд ли. Цивилизация.

– Слава Богу! Здесь-то мы с тобой точно кого-нибудь найдём…

Заслышав шаги Осборна на мостках, Карлос Рейес по кличке Танцор высунулся из катера. Вокруг было тихо. Их десятиметровый «бэйлайнер крузер» под испанским флагом качался на волнах, выделяясь даже на фоне соседних яхт и больших катеров. Деревянные мостки причалов скрипели на волнах, нарушая ночное безмолвие спортивного порта. Океан штормило, и волнение на воде чувствовалось даже с обратной стороны бетонного мола, опоясывавшего порт.

Машину шефа Рейес заметил ещё когда тот въезжал в порт, поэтому не спеша сделал последние затяжки и выбросил сигарету в воду. Курить перед высадкой на объект было запрещено: изо рта не должно было пахнуть табаком. Танцор прополоскал рот водой из маленькой пластиковой бутылочки и стал ждать, пока Осборн припаркуется и спустится на борт.

На затухший с шипением окурок сразу набросилась стая портовых рыб-чистильщиков – несъедобных рыбин неизвестного происхождения, которые вырастали с предплечье, и которых здесь держали для очистки порта от мусора. Рейес видал и то, как эта рыба ела облупившуюся краску с видавших лучшие времена поблёкших катеров, ржавчину с затонувшего у дальнего пирса отслужившего своё корабля и даже машинное масло, подтекавшее с двигателей состарившихся рыбацких лодок.

Своим прозвищем Танцор был обязан работе. Он действительно был танцором и танцевал фламенко. Ему было двадцать шесть лет и впереди – в чём он был абсолютно уверен – у него лежало блестящее будущее одного из лучших танцоров фламенко в Испании. Он был невысок, строен и красив. Черные волосы кудрями спадали ему до плеч, оттеняя бледность лица, а глаза всегда закрывали солнечные очки. Лучшей внешности для танцора фламенко придумать было нельзя. Его пронзительные черные, как уголь, глаза окружающие могли видеть только ночью, когда очки он снимал. За такую колоритную внешность Танцора называли «хитано», то есть «цыган», как называли раньше не ладивших с законом андалузцев. Подобное прозвище в наше время было похвально для любого настоящего танцора фламенко, каковым Карлос Рейес себя не без основания считал.

– Только что передали штормовое предупреждение, – вместо приветствия сказал он прыгнувшему в лодку ирландцу.

С Осборном Рейес говорил на ломаном английском. Как у любого испанца, у него очень смешно выходили английские слова: испанцы не умеют произносить две совмещенные согласные вроде «сп», «ст» и им подобные. Чтобы их выговорить, испанцам нужно добавить впереди гласную. Поэтому слово «скорпион», например, звучит у них как «эскорпион», а слово «спик» как «эспик». Больше всего Осборна умиляло «извините». Английское сочетание «экскьюз ми» Танцор произносил как «эскузми».

– Я слышал, Танцор, – ответил Осборн. – Как дела? На соседних лодках кто-нибудь есть?

– Всё в порядке. За два часа никого не видел. Кому придёт в голову сегодня в море собираться?

– Катер готов?

– Как обычно, шеф.

Катер был проверен, заправлен и готов к отплытию: с механикой Рейес был на «ты», что, по мнению многих, было не характерно для танцора, но спортивные океанские катера, так же, как и светловолосые европейские девушки, были его слабостью. Два двигателя «меркрузер» на их «бэйлайнере», каждый мощностью 250 лошадиных сил и объёмом 5.7 литров, разгонялся до 50 км. в час за 9 секунд. Сейчас они неслышно рокотали на холостых оборотах, отпугивая черные тени проплывающих под мостками рыб.

– Тогда отплываем, – коротко распорядился ирландец.

Рейес включил передачу и вывел катер из порта. Осборн ещё раз оглядел покачивающиеся в безмолвии безлюдные яхты и спустился вниз.

В трюме на отделанном светлой коже полукруглом диване за овальным столом сидел ещё один член его команды – Франциско Ривейра. Перед ним лежал откидной испанский нож и очищенное яблоко. Над ним болтался старинный пиратский фонарь со стеклянными стенками и фитилём, который их босс О´Брайен купил на каком-то английском аукционе. Слева от Ривейры светился плоским экраном встроенный телевизор, включенный на местный канарский канал, по которому диктор, говоривший с ярко выраженным канарским акцентом, вел обзор новостей за день.

– Ола, Пако, – кивнул ему Осборн по-испански, аккуратно поставив тяжелую холщовую сумку на пол.

– Привет, шеф, – не посмотрев в его сторону, бросил уставившийся в телевизор Ривейра и отправил в рот очередной кусок яблока.

Франциско Ривейре не нравилось, когда его называли Пако. Пако – это сокращенная форма имени Франциско, но именем «Пако» в Испании и Латинской Америке, откуда была родом его мать, обычно называли попугаев. Тем не менее, поправлять Осборна, всегда называвшего его Пако, он никогда не пытался.

– Как дела?

– Бьен!

Ривейра, в отличие от Танцора, изъяснялся с Осборном исключительно по-испански. По-английски он не говорил, и изучать чужой язык не собирался, считая это пустой тратой времени и совершенно ненужным делом для человека, не собиравшегося покидать пределы Испании. Напротив, он считал, что любой иностранец, живущий в его стране, просто обязан говорить по-испански и потому уважал Осборна, говорившего по-испански без ошибок, хоть и с чудовищным британским акцентом.

Осборн же за глаза называл Ривейру «молчуном». И действительно. Говорил Ривейра немного, его недовольный взгляд отбивал охоту что-то у него выспрашивать, и был он настолько скрытен, что Осборн не знал о нём практически ничего. Оставалось довериться О´Брайену, который заверил, что Ривейра был человеком проверенным, надёжным и для их дела подходил.

Ривейра был поджар, мускулист, с темным, покрытым южным загаром лицом и темными же, близко посажеными глазами. Его почти коричневая кожа за сорок лет на Тенерифе загорела на всю оставшуюся жизнь. Как и у Карлоса Рейеса-Танцора, черная шевелюра доходила Ривейре до плеч. Бритый наголо

Осборн в компанию своих длинноволосых коллег не вписывался совсем. Черные кудри Ривейры перемежалась ранней для его возраста сединой, хотя Осборн не смог бы поклясться за точность определения возраста молчуна: тот мог выглядеть и много моложе своих лет.