Наталия Костина - Только ты

– Кать…

– Не перебивай меня, пожалуйста, и не делай вот таких глаз! К тому же я тебе ясно сказала – я не хочу тебя видеть. Достаточно уже того, что я по полдня провожу в твоем обществе! Но тебе этого мало! И ты каждый день находишь какой-нибудь благовидный предлог, чтобы явиться еще и вечером! Зачем, например, ты меня здесь дожидался? Дождь, противно, холодно… Тебе что, больше заняться нечем? Сидишь, лясы точишь… Может, ты и есть тот самый маньяк, которого мы все так усердно ловим? Ему дождь тоже не в кайф. Затаился себе, небось, пережидает непогоду и тоже треплется с кем-то… Кстати, тебе не кажется странным, что убийства начались примерно тогда же, когда и ты приехал на эти самые курсы?

– Я не знаю даты первого убийства, – пожал плечами ее настойчивый кавалер, – но если ты так считаешь… тебе виднее, конечно. О твоей интуиции я уже наслышан! О ней везде только и говорят! И о твоих высоких покровителях тоже, – не удержался и прибавил он ядовито.

– Каких таких покровителях? – опешила Катя.

Нет, конечно, никаких покровителей у нее нет… и не было никогда! А на что тогда и Приходченко намекал? Что за дурацкие слухи? Будь у нее лишнее время, она бы постаралась выяснить их источник!

– Мне нет никакого дела до того, с кем ты встречаешься… или раньше встречалась, – поправился Мищенко. – Просто все говорят, тебе даже внеочередное звание скоро должны дать… Я не хочу сказать, что тебя кто-то продвигает… хотя это и очевидно. Но мне это все равно. Я просто хочу тебя видеть. Просто видеть . Понимаешь? Жаль, что ты не понимаешь… не хочешь понять!.. – Он потер затылок, отчего волосы у него взъерошились и он стал мучительно похож на того самого еще не мужчину, но уже и не мальчишку – ее недолгого жениха Лешу, каким она его помнила. Против воли в эти проклятые две недели она постоянно вспоминала не только свой разрыв с Тимом, но еще и свою несчастливую первую любовь…

– Я очень быстро понял свою ошибку. Но проклятое упрямство мешало сразу пойти и попросить у тебя прощения. А теперь мы оба стали взрослыми, Кать. Мы переболели всеми детскими болезнями. И мы могли бы начать сначала. Без ошибок. Без взаимных обид. Без предательства. Я тебе обещаю, что ты будешь счастлива со мной. И мне очень обидно, что ты так упорно меня гонишь. А относительно маньяка… может, вам меня на детекторе лжи проверить? – Он внезапно развеселился. – Это будет сенсация. Помощник прокурора – маньяк-убийца! Еще один плевок в душу нашей любимой системы. Впрочем, души у нее, наверное, нет. Но лицо есть. И еще какое! Некоторые даже говорят, что у нее не лицо, а омерзительная рожа… Ну, да бог с ней совсем, я сюда не за тем пришел. Цветочки примешь? – он раскрыл сумку и вынул маленькую трогательную композицию из бархатцев и хризантем.

– Нет, – сказала она, безучастно отводя его руку. – С меня хватит твоих букетов. К тому же у них запах…

Действительно, эти осенние цветы издавали какой-то тревожный, пряный аромат, схожий с запахом опавшей листвы в парке… или намокшей хвои. Запах увядания, осени, печали… Почему она раньше не замечала, что хризантемы пахнут так остро и грустно?

– Тогда давай сходим, посидим где-нибудь.

Тим перестал ей звонить уже больше недели назад – наверное, понял, что это бесполезно. Дома было пусто и безрадостно, и даже идти туда ей сейчас не хотелось. Она представила, как входит в квартиру и первый же поворот ключа в замке возвестит о том, что там никого нет. Почему-то она умела уже по звуку открывающегося замка совершенно точно определять – дома Тим или отсутствует. Однако сегодня она почувствовала эту гнетущую пустоту, даже не подходя к двери подъезда. Тим точно сюда не приходил. Его здесь не было, да и быть не могло. Потому что она сама три дня назад выставила вон его вещи. Зачем? Они же ей совершенно не мешали?.. Нет, мешали. Даже его рубашки, которые пахли так, что хотелось зарыться в них лицом… и вдыхать его запах… и плакать… что она однажды и сделала. После чего решила, что с нее довольно. С каким-то горьким удовлетворением она собирала по дому следы его пребывания, стараясь не упустить ничего: фотографии, трогательные записочки… поросенка с крыльями, который при нажатии на живот издавал поцелуйные звуки и говорил «I love you»… Она собирала вещи и раздумывала о том, что, несмотря на все ее усилия, Тим еще долго останется здесь. Можно выбросить его футболки, разбить чашку, порвать фотографию… сжечь этого поросенка, чтобы рассыпались в прах забавная морда и штопором закрученный хвостик с кисточкой на конце; обуглился и развалился на кусочки механизм… и никто никогда уже не скажет ей: «Чмок, чмок, я тебя люблю!» Даже рука не поднималась снять с насиженного места и положить в сумку игрушку… однако в конце концов она сделала и это. Но что было делать со всеми теми маленькими общими привычками, которые у них образовались?! Со словечками, фразами, шутками, смысл которых был ведом только им двоим? Как можно было единым махом порвать все эти узы, нити, цепи, которые намертво соединяли, связывали, приковывали их друг к другу?.. Она не знала. И поэтому попросила Лысенко, который раскатывал по всему городу на доставшемся от дядьки в наследство джипе, помочь, тот и помог, ничтоже сумняшеся… И даже не спросил, что это Катя передает, кому и почему… Может быть, спроси он ее – она бы поплакалась. Рассказала. Попросила совета. Потому что сейчас Катя как никогда нуждалась в дружеском плече – причем плече мужском. Чтобы взглянуть на ситуацию именно мужскими глазами. И Лысенко со своим богатым опытом личных отношений, наверное, что-нибудь и придумал бы. Посоветовал. Помог. Отговорил. Или даже помирил бы их… хотя Катина гордость все еще восставала против этого. Однако кроме гордости у нее еще были душа и сердце – и болели они нестерпимо. Но Игорь, скорее всего, опять размышлял о своих противных индюках. Расскажи она ему, что окончательно порывает с Тимом, возможно, он не взял бы большую сумку Тима и еще две – их общие, дорожные, с которыми они вместе так счастливо ездили в отпуск. А Лысенко просто схватил их за ручки и забросил в багажный отсек так небрежно, что у нее сжалось сердце. А потом, наверное, так же как придется вывалил их у Тимкиного порога. Хорошо, что она хоть этого не видела! Однако что сделано, то сделано. И идти в пустую квартиру ей не хотелось. Не хотелось до такой степени, что… она не потянула на себя тяжелую дверь парадного, а повернулась к своему настойчивому ухажеру и спросила:

– А чем мы там будем заниматься?

– Ну… поедим для начала. Ты есть хочешь?

– Нет, – сказала она, подумав. – Есть не хочу. Вот посидеть спокойно хочу. Кофе выпить. И чтобы никто не дергал, не задавал наводящих вопросов, не ставил оценок… вообще никаких вопросов не задавал! И чтобы никуда не бежать. Танцевать не буду, – сразу предупредила она. – О работе тоже говорить не буду.