Рональд Х. Бэлсон - Исчезнувшие близнецы

Лиам улыбнулся и продолжил:

– В 1943 году нацисты начали раскрывать имена руководителей Сопротивления, патриотов истребляли одного за другим. Однажды в апреле 1943 года Пилецкому удалось открыть заднюю дверь булочной, где он работал. Он и двое его товарищей под покровом ночи сбежали из лагеря. Витольд Пилецкий добрался до Варшавы и начел работать в подпольной ячейке, пытаясь заставить союзников захватить или разбомбить Освенцим, но все тщетно.

Кэтрин выглядела потрясенной.

– Значит, он пережил войну?

– По-твоему, это все? Я еще не закончил. В 1944 году, во время Варшавского восстания [33], Витольд Пилецкий командовал подразделением. Пару недель спустя, когда мятеж подавили, немцы схватили его и отправили в лагерь для военнопленных. Там Пилецкий и провел последние месяцы войны. В июле 1945 его освободили, и он отправился в Италию.

Кэтрин покачала головой:

– Полагаю, он наконец-то заслужил право откинуться на спинку кресла, потягивать из бокала кьянти и наслаждаться пастой.

Лиам засмеялся:

– А вот и нет! Он вернулся в Польшу. Как известно, после войны Польша стала марионеткой Советского Союза за «железным занавесом». Витольд вновь вступил в ряды польского Сопротивления и собирал доказательства жестокого обращения и зверств советских властей против польских граждан. В 1947 году его арестовали коммунисты и обвинили в шпионаже. После надуманного, показательного суда Витольда казнили. Его последними словами были «Да здравствует свободная Польша!». До 1989 года коммунисты держали всю информацию в секрете. Он герой Польши, Кэт, и посмертно удостоен самой высокой награды, ордена Белого Орла, в 2006 году.

Кэтрин встала, подошла и крепко обняла Лену.

– Простите, что позволила себе засомневаться. Вы действительно были звеном в подпольной цепи Витольда?

Она пожала плечами:

– Я никогда его не видела. Я знала только, что его зовут Арес.

– Расскажите, как вас задействовали.

– После первой встречи с Давидом и Яном я вернулась к обычной жизни, если можно ее так назвать. Я шила шинели, стояла с продовольственными карточками в очередях за продуктами, штопала изношенную одежду, спала, если получалось. Иного продолжения, кроме редких подтруниваний со стороны Каролины, мой ужин с Давидом не имел.

– Подтруниваний? – удивился Лиам.

– Не твое дело, – ответила Кэтрин.

Лена засмеялась и повернулась к Кэтрин:

– Я провела целый вечер в квартире Давида. С Давидом и Яном мы встречались довольно поздно, и мне велели сказать Каролине, что у нас свидание. Поэтому Каролина сделала очевидные выводы и стала надо мной подтрунивать.

Кэтрин ткнула пальцем в Лиама:

– Пока не прочтешь мои записи, лучше помолчи и держи свои вопросы при себе!

– Тысяча извинений.

– Несколько дней меня никто не вызывал, ни о чем не просил. Давид мимоходом подходил к моему рабочему месту, делал вид, что смотрит, как я шью, перебрасывался со мною парой слов и советовал сохранять спокойствие.

В 1942 году жизнь в гетто ухудшилась. Свирепствовали болезни, уносившие в первую очередь стариков и детей. С другой стороны, не стоит забывать о том, что болезни и притеснения тоже были способами «окончательного решения» – и намного более дешевыми, чем отравляющий газ. Сильных молодых мужчин забирали и отправляли на работы. Иногда на целый день, но все чаще и чаще они вообще не возвращались. Каролина поддерживала отношения с Зигфридом и продолжала приносить домой продукты. В результате мы были здоровее многих. Вполне вероятно, что без этих продуктов я бы тоже не выжила.

В конце февраля 1942 года Давид остановился у моего рабочего места, наклонился и прошептал:

– В конце смены поднимись наверх. Ян здесь.

– А вы не боялись, что вас застанут в квартире Давида? – спросила Кэтрин. – Она же служила ему и кабинетом, верно?

– Может быть, чуть-чуть.

Нацисты были повсюду. Большинство из них были молоды, призывники в запасе, но носили форму и подозрительно косились на всех. Они зорко смотрели по сторонам, разыскивая нарушителей ими же установленных правил. В основном они надеялись поймать кого-то с контрабандой – чем-то незаконным, например фруктами или сыром, – со всем, что можно продать на черном рынке. Может быть, с каким-нибудь украшением или деньгами. У нацистов повсюду были глаза и уши, и я боялась, что меня поймают, когда я буду подниматься к Давиду в комнату. Но я ему доверяла и готова была ради него идти на риск.

Тем же вечером во время неразберихи, которая всегда возникала в пересменку – полсотни работников уходили и полсотни заступали на смену, – мне удалось проскользнуть на лестницу и подняться к Давиду в кабинет. Ян в своем обычном темно-сером костюме был уже там, сидел на кровати и курил.

– Готова прыгать в полымя? – спросил он.

– Готова. – Меня так и распирало от восторга.

Он развернул бумажный пакет и достал пару обуви – коричневые полуботинки на шнурках, как у рабочих, с закругленными носами и обтянутыми кожей каблуками. Не знаю, как сейчас называются такие туфли, я давно их не встречала. Если посмотреть на фотографии сороковых годов, можно увидеть подобные у американского вокального трио «Сестры Эндрюс». Туфли были несколько великоваты.

– Тридцать девятый размер? – спросил Ян.

– Откуда вы узнали? – удивилась я и оглянулась на улыбающегося Давида.

Ян протянул мне туфли. Я повертела их в руках. Туфли были красивые и совершенно не ношеные, но при этом потертые, чтобы не бросалось в глаза, что они новые. Скажите на милость, откуда еврейская девушка в гетто могла взять новую пару кожаных туфель?

– Это мне за то, что я буду тайным агентом? – спросила я.

– Примеряй, – велел Ян.

Я обулась, туфли пришлись впору.

– Как раз. Очень удобные.

– Не жмут?

– Нет. А должны?

– Немного. Снимай.

Я протянула туфли Яну.

– Смотри.

Он отодрал стельку и внутреннюю прокладку. Под ними оказались три сложенных листа бумаги. Если в двух туфлях – всего шесть листов. Я видела, что они исписаны от руки, но их содержимого мне Ян не пересказывал.

– Ты не должна ни при каких обстоятельствах читать эти донесения, Лена. В них содержится информация о лагере и наших людях. Поэтому если тебя даже замучают до смерти, ты не сможешь рассказать, что же там написано.

– Звучит жизнеутверждающе, – заметила я.

Давид засмеялся. Я никогда не теряла чувства юмора. Ян даже не улыбнулся, но я не обиделась.

– Сегодня вечером ты должна будешь доставить шинели нашему связному, – проинструктировал меня Ян. – Когда останешься с ним наедине, отдашь бумаги из туфель. Если тебя остановят, могут обыскать, прощупать каждый шов, но не думаю, что они догадаются заглянуть в твои туфли.