Рональд Х. Бэлсон - Исчезнувшие близнецы

– Я могла бы попросить доктора Голда сделать аборт. Я знаю, что он уже сделал несколько в клинике.

– А ты этого хочешь?

Она покачала головой:

– Нет.

А я думала о том, какая глупость с ее стороны – пытаться сохранить этого ребенка, ведь немцы только что отобрали у родителей тысячу двести детей. Даже если больше никого депортировать не будут, как она сможет в таких условиях воспитать его? А потом меня осенило: посреди кошмара войны Каролина нашла что-то прекрасное, что-то очень человечное. Что можно любить. За что можно цепляться.

– В больнице существует риск заражения во время операции, – твердо сказала я. – Я бы не рекомендовала тебе делать аборт. Лена Грюнберг после аборта умерла. В больнице нет лекарств. На твоем месте я бы оставила ребенка. Кроме того, в ближайшие полгода многое может измениться. Война может закончиться.

Она смахнула слезу с глаза:

– Спасибо, Лена.

Я погладила ее по животу:

– Уже немножко видно. Ты должна или порвать с Зигфридом, или все ему рассказать.

Она кивнула:

– Ты права. Я ему все расскажу.

За апрель и май мы видели несколько депортаций, но отдельно детей больше не высылали. Поскольку было приказано систематически выселять гетто, юденрату велели подавать дополнительные списки на «переселение». Если в список попадало твое имя, это означало, что вся семья должна явиться на рыночную площадь.

Официальное объяснение от нацистов было следующее: построены трудовые лагеря с прекрасным жильем и просторными комнатами для тех, кто хочет работать. Людям говорили, чтобы они взяли свою лучшую одежду и упаковали пожитки в один чемодан на человека. Они велели каждой семье указать свои имя и адрес на боку каждого чемодана. Это делалось для того, чтобы они могли найти свой багаж, когда попадут в лагерь, а если вещи потеряются, то их отправят владельцу.

В глубине души им никто не верил, но даже малюсенькой надежды было достаточно, чтобы заставить людей сложить вещи, выстроиться в очередь и безо всякого сопротивления сесть в вагоны, чтобы переселиться в другой лагерь.

Цех продолжал выпускать шинели и мундиры, и те, кто работал там, были защищены от депортации, но в июне пошли слухи, что к концу года Цех закроют. Не знаю, то ли кто-то из девушек подслушал такие разговоры, то ли объем работы стал уменьшаться, но страх того, что нас закроют, охватил всех. Это была единственная работа для евреев – и единственное, что спасало нас от переселения.

Я уже рассказывала о зимах в гетто, о том, какими они были суровыми и холодными. А лето приносило свои мучения. Представьте тысячи людей, втиснутых в крошечные помещения при одуряющих температурах, когда негде охладиться. Чистая вода – дефицит. Немцы развесили на столбах запрещение использования центрального фонтана и установили знак, что вода заражена тифом. Некоторые все равно ее пили, полагая, что это просто такая тактика, чтобы лишить нас воды. Мы с Каролиной нашли колодец у дома по ту сторону железнодорожных путей, за пределами гетто и глубокой ночью наполняли бутылки.

Насекомые – москиты, мухи, различного рода жуки – в летнюю жару размножались бессчетно. Тех, кто решался, спасаясь от жары, спать на улице, атаковали насекомые. Мелкие грызуны – крысы и мыши – кишмя кишели в гетто и в наших квартирах, особенно в общежитии. Цех с полутора тысячей работников был настоящей «душегубкой». Там установили несколько вентиляторов, чтоб поддерживать производительность, но они мало помогали.

– Минутку, Лена, – сказала Кэтрин. – Вы так и не рассказали, что ответил Зигфрид Каролине, когда она призналась, что беременная. Как он поступил?

– Я просто пытаюсь придерживаться хронологии.

Зигфрида послали отвозить готовые вещи в составе конвоя на север. Он уехал на несколько недель. В тот день, когда он вернулся, Каролина сидела на своем рабочем месте. Он подошел и сказал, что хочет ее видеть. Той ночью она ночевать домой так и не пришла.

На следующий день я увидела ее в перерыв. Каролина подмигнула мне. Поскольку вокруг были другие женщины, единственное, что она сказала:

– Все хорошо. Позже расскажу.

Несколько дней она не приходила ночевать, а когда вернулась, все мне рассказала. На обратном пути Зигфрид заехал домой и сообщил матери, что влюбился в немецкую девушку. И хочет поскорее жениться.

– Немецкую девушку? – уточнила Кэтрин.

– Ну, формально он говорил правду. Хшанув вместе с городами Верхней Силезии еще в 1939 году аннексировала Германия после блицкрига. Поэтому в 1942 году Каролина действительна была немецкой девушкой. И она умела говорить по-немецки. Он решил, что она справится.

– Она же еврейка, а не гражданка Германии.

– Это все мелочи, мелочи…

Зигфрид решил, что, судя по тому, как Германия продвигается вперед, война скоро закончится и он вернется в Баварию с Каролиной, с немецкой подружкой. Но Каролина была настроена менее оптимистично. И пересказала мне весь разговор.

– А твоя мама спрашивала о моем вероисповедании? – спросила Каролина.

Он мямлил и запинался, но потом ответил:

– Знаешь, она меня даже не спрашивала. Наверное, сама догадалась. Она только спросила, что ты за человек. И я ответил: красивая, привлекательная, добрая, восхитительная.

– А что она скажет, когда узнает, кто я на самом деле?

– Откуда она узнает? Кто ей расскажет?

– Зигфрид, мне кажется, что ты слишком наивен. Немцы отслеживают родословные до седьмого колена. Они захотят узнать, кто были мои родители, дедушки и бабушки.

– Не волнуйся, – ответил он. – Будем преодолевать трудности постепенно. После войны всем будет наплевать.

На том они и порешили. Будут жить сегодняшним днем. Они оба работают в Цеху, и Зигфрид позаботится о том, чтобы Каролина ни в чем не нуждалась: ни в еде, ни в одежде, ни в особом наблюдении.

– Довольно рискованно, если хотите знать мое мнение, – сказала Кэтрин. – А если бы Зигфрида перевели? Ведь шла война…

– А разве у нее был выбор? Мы были заключенными в гетто при самых ужасных обстоятельствах. Мы знали, что его должны были ликвидировать, а нас отослать в другое место. Что ждало нас в будущем? План Каролины, каким бы невероятным он ни казался, все-таки был планом. С тех пор я не задавала ей лишних вопросов. Я поняла, что она поступает так не из-за еды или каких-то привилегий. Она по-настоящему любила немецкого солдата. И не мне судить лучшую подругу.

– Весну 1942 года мы с Каролиной провели как обычно. Каждый день ходили на работу в Цех. Время от времени я доставляла донесения полковнику, но уже намного реже. Каролина много времени проводила с Зигфридом, а я стала чаще бывать с Давидом. Но обыденность обманчива, она заставляет поверить в постоянство. В Хшануве единственное постоянство – непредсказуемость. Хшанув менялся. Все больше людей депортировали. Каждый день на столбах появлялось все больше имен.