Владимир Кравченко - Не поворачивай головы. Просто поверь мне

Мы снимали комнату у бабци Марийки. Так ее и называли в хате и вокруг — Марийка. Маленькая, чернявая, как жук, с утра до вечера снующая по маентку , куры, козы, огород, ругательница и богомолка — бабця себе на уме.

Армейский друг Угр-к (Гриня) пристроил нас с женой к этой Марийке — в хату из исполинских, продольными черными трещинами исполосованных бревен и с такими низкими притолоками, что в светелку входишь, как в храм карпатский, где даже враг и нехристь поневоле должен, входя, голову склонить. Иконо­стас с убранной рушниками Матинкой Божией напротив двери, так задумано — чем бы мысли ни были заняты, входя, все равно поклонишься, чтобы сидящие на покрытых гонтой кровлях херувимы-ангелы перекинули костяшку на невидимых счетах, свидетельствуя в твою пользу.

Наш майский призыв состоял из западенцев — Закарпатье, Тернополь, Яворов, слегка разбавленный русскими львовянами, самый дружный призыв оказался, не давал своих в обиду, — прообраз будущих землячеств, на которые напоролась советская казарма в 80-х.

Я любил Гриню, а он — меня, что не мешало нам доходить до ссор и оскорблений. После армии он поступил в Ужгородский университет, участвовал в странной студенческой кампании по выдвижению писателя Ивана Чендея в секретари обкома, но с клеймом националиста был изгнан из стен заведения.

Иван Чендей — закарпатский прозаик, вполне себе добротный автор поэтичных повестей, обильно замешанных на фолке, переживший полосу гонений в период травли Параджанова, потому что был соавтором сценария фильма «Тени забытых предков». Два фильма родилось на просторах СССР. Первый — «Андрей Рублев». Второй — «Тени забытых предков» Параджанова, режиссера-неформала (sex), в какой-то момент забывшего, в какой тяжелой, серьезной стране он живет, и давшего волю своему языку. В беседе с журналистом датской газеты раскрепощенно заявил, что его любви добивались два десятка членов ЦК КПСС, а он так устроен — когда видит коммуниста, всегда старается его изнасиловать, «всего изнасиловал триста коммунистов». Эта соленая шутка из интервью дураку-датчанину была растиражирована по всему миру. Слово не воробей — режиссера фильма посадили на пять лет, ни в чем не виноватого сценариста пу­стили под шпицрутены собратьев по перу, соревнующихся в перестраховке и рвении. Критические разносы, непечатанье, бедность, чтоб только заработать на хлеб, пошел рабочим на лесопилку, написал повесть о простых тружениках. Писателя «простили». Но печатать не спешили. Мы с завредом Зоей Яхонтовой задумали интригу по реабилитации, — Чендейприслал письмо в нашу редакцию, где его когда-то издавали и любили, так осторожно пробуют молодой лед на реке, чтоб определить, насколько далеко можно шагнуть, не рискуя провалиться по пояс, письмо было выдержано в выражениях и рассчитано на начальствующий глаз. Зоя Николавна его оценила, и мы поставили книгу в план. Повесть о тружениках закарпатской лесопилки я в последний момент из сборника выкинул, хватило у мальчика решимости. Но это произойдет позже.

Вернувшись домой в Яремчу, Гриня зарабатывал инструктором по туризму, водил нас с женой по самым красивым маршрутам, бесплатно включал в автобусные туры по Карпатам — в Ворохту с участком старинной транскарпатскоймагистрали и желдормостом, построенным в начале века австрияками для выкачивания ресурсов из колонизуемого края, в высокогорную Верховину на берегах Черного Черемоша, куда можно добраться только по головокружительно петляющей «серпантинке» через самый высокий Кривопильский перевал.

В Верховине и ее окрестностях Сергей Параджанов снимал свой фильм — ответственные за натуру хлеб не даромели. Несколько месяцев режиссер не мог приступить к работе — не хватало какой-то искры. Съемки закипели только тогда, когда он переселился из гостиницы в простую гуцульскую хату, стал есть простые крестьянские блюда, спать на обычной деревянной лаве и общаться с жителями, многие из которых вошли в массовку. Отец Параджанова был антикваром и владельцем публичного дома до революции, сын унаследовал бисексуальность и знал толк в старых вещах. Со всей округи в его хату гуцулы несли предметы старины, «бранзулетки» и мониста, дидусеви медали времен двуединой монархии Франца Иосифа и бабцины платья, все скупалось за символиче­ские деньги, а потом раздаривалось или продавалось.

В своем фильме Параджанов создал уникальный киноязык, единственное в своем роде сочетание цвета, музыки, пластики, слова. Как мог этот тбилисский армянин так почувствовать карпаторусскую бытийную теплоту, мягкость и неж­ность характеров, мечтательность, уступчивость их душ, мольфарство и ведовство языческого мира, замешанного на сказке, предании, наивной вере в силу магического ритуала, слова, молитвы, мешающейся с лесным лешачьим наговором, суеверием, тайной?

И пусть у него там малые голландцы на каждом шагу разыгрывают свои интермедии, а брейгелевские охотники оживают на снегу и начинают жить самостоятельной жизнью карпаторуссов, в этом его великая правота — крестьяне всего мира одинаковы.

Каждая мизансцена, каждый кадр рождался на коленке, кино не снимают — кино делают вот так, покадрово, переиначивая сценарий в угоду случайной краске, детали, образу. Массовка из местных жителей привнесла дыхание подлинности, музыку народного говора, причитаний, песен, несрежиссированной жизни, извлеченные из скрынь наряды пахли тленом и историей, а пленка уже в момент съемки покрывалась патиной времени, как на полотнах старинных мастеров.

Яремча — курорт, где всего понемногу — и гор, и речек горных, и водопад Пробий.

Как-то пошли с женой в горы и заблудились, долго блуждали, пока не вышли в незнакомом месте. На опушке дивчинка с хворостиной пасла корову, напевала тоненько: « Я доярка молода, звуть мэнэ Маричка… ». Личико восковое, бледное, льняные волосы, маричка в сорочке-вышиванке, ноги веревочками, коленки узелками, мы стояли с женой в ельнике тихо-тихо, стараясь ничем не выдать себя, дыхание затаив от нежности, дослушивая песенку до конца, и еще несколько, весь репертуар певуньи, долго потом вспоминали эту гуцулочку из карпат­ского села. Карпаты — исконная, затаенная прародина славянства, по словам Ивана Бунина, а уж он-то понимал толк в славянстве.

Однажды Гриня прибежал к нам в хату — вечером в клубе «Тени»! И мы пошли на «Тени», которые жена не видела. «Тени» надо смотреть в Карпатах — в Яремче, в Верховине, в Косове, в Коломые. Прийти за час до начала сеанса и смотреть, как собирается зал — любопытствующая молодежь, сельская интеллигенция, нарядившаяся по такому случаю в вышиванки и кептари, дидуси и бабци, — из разных уголков села на фильм сползались, опираясь на клюки, выбирались из закутов такие замшелые старики и старухи, что становилось ясно: это их последний парад, для многих из них.Заговорившая, запевшая, запричитавшая массовка гуцульская в фильме — одна из находок режиссера, может быть, его главнейшая удача.