Виктор Мануйлов - Лестница

— И вовсе не бедненькая! Мне было так хорошо, так хорошо, что и не знаю как. И так обидно, что это только во сне.

— Но ты же у меня умница и должна понимать. — начал было Тепляков, но Машенька закрыла ему рот ладошкой.

— Юрочка, я не хочу ничего понимать! Я. я так тебя люблю, так люблю. — Глаза ее, широко распахнутые, вдруг будто бы позеленели, наполнившись слезами, она моргнула — и по щекам ее потекли прозрачные ручейки.

Тепляков, задохнувшись от жалости и осознания своей вины, вскочил, подхватил Машеньку на руки и принялся целовать мокрые щеки ее и глаза. Он долго ходил по гостиной от окна к двери и обратно, держа ее на руках, что-то говорил между поцелуями, Машенька восторженным эхом повторяла: «И я тоже! И мне тоже!», то обвивая тонкими руками его шею, то откидываясь и выгибаясь всем телом, подставляя ему свои небольшие мраморные груди с розовыми отвердевшими сосками.

Неизвестно, сколько бы это продолжалось и к чему привело, но за окном вдруг громко заголосила потревоженная кем- то или чем-то машина, Тепляков вздрогнул, остановился, пришел в себя. Машенька лежала у него на руках, сомлевшая, с закрытыми глазами, между припухшими губами белела влажная полоска зубов, и вся она казалась Теплякову такой беззащитной и покорной, готовой на все, что ему стало немного жутковато.

В ее возрасте Теплякову почти не пришлось целоваться с девчонками. Правда, как-то на Новый год целовался он на лестничной клетке с соседкой по дому. Ей тринадцать, ему четырнадцать, она впервые и он впервые же, и ничего хорошего в этих поцелуях он не нашел. Но девчонка все-таки что- то нашла, и время от времени зазывала к себе домой, когда там никого не было, помочь разобраться в алгебре. И он постепенно стал тоже что-то находить в поцелуях, тем более что соседка на третий или четвертый раз разделась до трусиков, а на пятый или шестой они «занимались алгеброй голыми», и в конце концов случилось то, что и должно было случиться, о чем оба знали из сериалов и эротических наставлений по Интернету. А потом соседка пропала. Поговаривали, что родители отправили ее к тетке в другой город. На этом любовная история для Теплякова закончилась. Осталась тоска и сновидения, от которых он просыпался в горячем поту. Потом училище, армия, летние каникулы и первый отпуск, пришел опыт, но ни разу он не испытывал ничего подобного тому, что испытывал и чувствовал от поцелуев с Машенькой. В прошлом поцелуи служили предисловием к соитию двух тел, по их страстности он мог судить, как скоро оно свершится, но лишь одно опустошение доставалось ему от этих случайных плотских утех. Возможно, кто-то из его былых партнерш рассчитывал на большее, но, видимо, до сих пор он не встречал в своей недолгой еще жизни такой, как Машенька, так неожиданно и стремительно завладевшая всеми его мыслями и желаниями.

Тепляков подошел к дивану, бережно неся на согнутых руках будто уснувшую Машеньку, сел, осторожно соединил на ее груди две половинки халата, застегнул пуговицу. Машенька открыла глаза, глянула на него с таким изумлением, точно видела впервые. Затем прижалась к нему и судорожно вздохнула, как вздыхают дети, перестав плакать.

— Я думаю, — начал Тепляков, не зная, как объяснить Машеньке столь резкую перемену в его настроении.

— Давай я напою тебя чаем, — поспешно предложила она, отстраняясь и заглядывая ему в глаза. — Мама испекла пирожки с капустой. твои любимые. Она сегодня придет поздно. И Даша тоже, — прибавила она.

— Нет, подожди, — заговорил Тепляков. — Я должен тебе сказать. Да. Я уже говорил тебе, но только сейчас понял, какая на мне лежит ответственность за наше с тобой будущее.

Машенька улыбнулась, но как-то грустно — и это тоже было впервые.

— У меня завтра в десять встреча с человеком, которого мне придется охранять. Я не знаю, кто он. Более того, я не знаю своего будущего. Нет, ты послушай меня! — воскликнул Тепляков, предупреждая желание Машеньки возразить. — Пожалуйста. Я не хочу, если со мной что-то случится.

— Нет! — вскрикнула Машенька, прижавшись к нему всем телом. — Нет, нет и нет! И слышать не хочу! А если даже и случится что-то такое, я всегда, всю жизнь буду с тобой! Только с тобой! Всю-всю мою жизнь!

— Я верю тебе, мой ангел. И не хочу тебя пугать. Прости меня. Но тебе только шестнадцать. Тебе надо закончить школу, потом. — Он взял в ладони ее лицо, отстранил, мучительно наморщил лоб и спросил, заглядывая Машеньке в глаза: — Может, нам на какое-то время расстаться?

— Нет! — снова вскрикнула она, как вскрикивает раненая птица, и с таким отчаянием, что Тепляков пожалел о сказанном. — Я не хочу быть Наташей Ростовой! Я не хочу, не хочу ждать! Ведь это же целых два года! Не хочу, не хочу, не хочу! Я хочу быть всегда с тобой. Каждый день! Иначе я умру. Ведь вот же, на Украине, там можно выходить замуж в шестнадцать лет. Поедем туда и поженимся. Или ты меня уже не любишь?

— Ну что ты, ангел мой! Да я тебя люблю еще больше! С каждой минутой все больше и больше! Только поэтому я и хочу как-то защитить тебя от всяких случайностей.

— Юра! Ну ты такой взрослый, а до сих пор не понимаешь, что если я тебя люблю, значит. значит, что будет с тобой, то будет и со мной. Ведь ты не разлюбишь меня? Нет?

— Ну конечно! О чем ты спрашиваешь?

— Во-от! — засмеялась Машенька таким знакомым радостным смехом. — И я тебя никогда не разлюблю, глупенький мой. И у нас с тобой будет трое детишек. Два мальчика и одна девочка. А школу я закончу. Ты не думай. — И, соскользнув с его колен, потянула за руку. — А сейчас пойдем пить чай. Я ужасно как проголодалась!

В понедельник с утра Тепляков, в своем единственном и не самом модном костюме, в ослепительно-белой рубашке и при галстуке, сидел в «предбаннике» перед дверью кабинета директора фирмы «Кристалл» Ильи Константиновича Рассадова и ждал вызова под испытующими взглядами Элен.

— Леночка, ангел ты наш хранитель! Скажи мне, грешному, кто меня ожидает в ближайшем будущем? — спросил он, молитвенно сложив руки.

— Дама-пик и казенный дом, — усмехнулась Элен.

— Свят-свят-свят! — воскликнул Тепляков. — Избавь меня Всевышний от казенного дома, а от дамы-пик я и сам избавлюсь!

— Нет уж, голубчик, не избавишься! На то и дамы-пик, чтобы держать вашего брата в пиковых рукавицах, — продолжала нагонять туману Элен.

— А ударение на слове «пиковых» на каком слоге? — пытался рассеять этот туман Тепляков.

— На первом, естественно.

— О, всемилостивейший аллах! — воздел он вверх руки. — До чего же некоторые дамы любят пользоваться своим положением, чтобы унизить беззащитного мужчину. Я бы таких дам не подпускал к ним и на пушечный выстрел.

— И что бы вы, беззащитные мужчины, делали без этих дам?