Виктор Мануйлов - Лестница

Мир рухнул. Привычный мир, со своими маленькими радостями и огорчениями, победами и поражениями, где все было расписано и разложено по полочкам, очерченный невидимыми границами, выходить за которые мало кто стремился, а если кто-то и делал робкий шаг за его приделы, то на таких смотрели с удивлением и недоверием. А иногда, но очень редко, с восхищением. За границами привычного мира текла взрослая жизнь. Она вторгалась в привычный мир незаметно, раздвигая его границы, так что Маше казалось, что ни в ней, ни вокруг нее не меняется ничего. Зато она была уверена, что все сразу же изменится, едва они покинут школу и перешагнут восемнадцатилетний рубеж.

Но именно сегодня мир рухнул, разорвав все границы — и это было так страшно, что не хотелось верить в случившееся. Тем более что все так же куда-то едет трамвай, знакомо на поворотах визжат колеса на промерзших рельсах, проплывают мимо равнодушные уличные фонари, вспыхивают ярконаглые фары встречных машин, в трамвае сидят и стоят все те же люди, и какой-то парень говорит по мобильнику, как наверняка говорил он и вчера и много дней тому назад: «И когда? Завтра? А где? И куда? Да на фиг мне это нужно? Ты чо, совсем, чо ли? Я лучше.» — и парень смеется веселым раскованным смехом. Господи, неужели он не знает, что мир рухнул и никогда-никогда теперь не станет таким, каким был — светлым, беззаботным и радостным?!.

И Юра не звонит. А ей звонить ему никак нельзя: вдруг он на каком-нибудь заседании, брифинге или ведет машину. Или попал в аварию… Или. или в него опять стреляли. Не хочу! Не хочу! Не хочу!

И Маша, отвернувшись, шмыгнула носом и вытерла мокрые глаза варежкой.

На другой день Теплякова навестил тот же самый молодой следователь, который допрашивал его после покушения. Тыча указательным пальцем в фотографии, сделанные на месте происшествия, он снова и снова с болезненной, как показалось Теплякову настойчивостью требовал от него подробностей отношений с Укутским и его женой, а хронологию самой схватки на лестничной площадке пытался проследить с точностью до секунды.

Следуя советам бывшего следователя Шарнова, Тепляков упирал на сексуальные домогательства Мих-Миха, из-за которых все и произошло. Что касается подробностей схватки на лестничной площадке, то — опять же по совету Шарнова — выдумывать их не было нужды: они и без того красноречиво свидетельствовали не в пользу Укутского.

Но вот странность — Тепляков подробностей не помнил. В его памяти образовалась какая-то черная дыра, из которой всплывали на поверхность лишь отдельные картины: то глаза Мих-Миха так близко от его, Теплякова, глаз, что видны красные прожилки на пожелтевших белках; то его толстые пальцы, сжимающие со страшной силой предплечья. или вздувшиеся жилы на его воловьей шее и синие на них артерии, или задранную ногу в черном носке, или лоскутки кожи на разбитом затылке. что-то еще и еще, но все будто бы без всякой связи между собой.

Врачи, обследовавшие Теплякова, пришли к выводу, что он получил при падении сотрясение мозга, которое — вполне возможно — наложилось на прошлую контузию. Тепляков не помнил, чтобы он ударялся обо что-то своей головой, но он вообще мало что помнил. Однако следователь, имевший на руках врачебное заключение, недоверчиво качал головой, пытаясь наводящими вопросами внести ясность в произошедшее, но подследственный лишь мучительно морщил свой лоб и, жалко улыбаясь, нес явную околесицу. В конце концов, потеряв терпение, следователь взял с подследственного подписку о невыезде и ушел, не сказав, чем это дело может для Теплякова закончиться.

Дименский вернулся в палату. Тепляков лежал на койке, сложив на выпуклой груди мускулистые руки.

— Что-то очень уж долго он вас мурыжил, этот прилизанный чинуша, — проворчал профессор. — Говорите, уже имели с ним дело? Хуже, когда они меняются: под каждого приходится подстраиваться. Впрочем, в вашем случае в этом нет никакой необходимости. А вот мне. Ну, да, бог с ними! — Дименский порылся у себя в тумбочке, достал оттуда несколько книжонок в бумажных обложках, перебрал их одну за другой, посетовал: — Когда меня вполне вежливо пригласили лечь в больницу на обследование, чтобы решить, насколько я приспособлен к камере предварительного заключения, я как-то впопыхах взял с собой совсем не то, что нужно. А ноутбук взять не разрешили. Черт знает что! Теперь вот. — и он, кивнув на лежащие в беспорядке тощие книжонки, покачал плешивой головой. — А как без работы? Я не знаю, как обходиться без работы. Вот Лев Гумилев, если читали, сочинял свою историю кочевых народов на просторах Великой степи и запоминал возникающие в его голове идеи. Иные поэты в заключении сочиняли целые поэмы — и тоже заучивали наизусть. А у меня не получается. Я, наверное, очень разбросанный человек. Мои мысли скачут от одной идеи к другой, я пытаюсь найти между ними какие-то связи, а в результате в голове ничего не остается. Беда да и только. А я, между прочим, начал статью о состоянии нашей Вселенной. На мой взгляд — весьма актуальную по нынешним временам. Хотя я не астроном, не астрофизик, не математик, но всегда интересовался этими вопросами. — Дименский с надеждой посмотрел на Теплякова, созерцающего потолок. Спросил: — Вы, Юра, наверное, слыхали, что в конце прошлого века была принята гипотеза, будто наша Вселенная произошла в результате взрыва одиннадцать миллиардов лет тому назад?

— Да, Геннадий Артурович. По телику говорили что-то в этом роде, но я как-то… — промямлил он, чувствуя себя под цепким взглядом профессора вечным двоечником.

При этом Теплякову казалось странным и бессмысленным заниматься какими-то абстрактными проблемами, когда впереди у каждого из них полная неясность. К тому же он привык мыслить конкретными категориями, позволяющими без особой натуги решать, куда двигаться — налево или направо, стоять на месте или продолжать идти вперед. Идти вперед — это всегда было его единственной целью, а что ждет его впереди, и действительно это будет вперед, а не назад, в голову не приходило. Но профессор. он так увлекательно рассказывает, что остается лишь растопырить уши и ни о чем не думать.

— Но я как-то, — повторил он после некоторой заминки, — не очень понимаю, откуда возникают эти гипотезы.

— Ну, это-то как раз проще пареной репы! — обрадовался Дименский. — Еще в древности человек, глядя на звездное небо, выдвигал разные идеи, но все они сводились к тому, что звездами и человеком распоряжаются страшные и неведомые силы. Он, например, заметил, что когда, отправляясь на охоту, обходил лежащий на его пути камень с правой стороны, ему чаще сопутствовала удача, а если с левой, чаще возвращался без добычи. Какие, по-вашему, Юра, мысли приходили ему в голову?