Виктор Мануйлов - Лестница

— А зачем же ты тогда говоришь? Если дедушка не разрешил, то и говорить нельзя.

— А мне страшно. Бабушка пошла в магазин, а ее все нету и нету. А вы кто?

— Я — знакомый твоего дедушки Данилы Антоныча. Мне нужно обязательно с ним поговорить.

— По телефону?

— По телефону.

— Так его ж нету! — воскликнул мальчишка. — Я ж вам говорю-говорю, а вы какой-то бестолковый. Как маленький. Нету же дедушки! Он на дачу уехал. Там крыша течет, потому что снег. А скоро весна, и все растает. И с потолка будет капать. А телефона у него там нету. У него там мобильник. Вот. — И тут же радостный крик мальчишки: — А вот и бабушка пришла! А вот и бабушка пришла! — И вслед за этим короткие гудки.

Тепляков улыбнулся, представив себе мальчишку лет четырех-пяти, в коротеньких штанишках, в колготках, стул, приставленный к тумбочке, и его, белобрысого, на этом стуле с телефонной трубкой возле уха, — такой трогательно-беззащитной показалась Теплякову эта сценка, что он на несколько мгновений позабыл о повестке и о том, что ему уже завтра необходимо явиться в суд. К десяти утра. А суд — это. это что-то вроде того суда, который выгнал его из армии. Только на этот раз на судьях не будет погон. А у него, у Теплякова, ни адвоката нет, ни посоветоваться не с кем. И вообще — ни-ко-го. И опять тоска сжала ему грудь, затруднив дыхание, а в сломанных пальцах запульсировала острая боль.

Несколько минут Тепляков смотрел в окно, не зная, на что решиться. В голове ни единой мыслишки. Потом будто снова услыхал радостный детский крик: «А вот и бабушка пришла! А вот и.» — и он снова набрал знакомый номер.

Бабушка долго расспрашивала, кто он и что ему надо, но Тепляков не мог объяснить ей, зачем ему понадобился Шарнов.

— Вы, пожалуйста, позвоните сами Даниле Антонычу и скажите, что звонил Тепляков. Он знает мой номер. Я вас очень прошу.

— Хорошо, позвоню, — пообещала бабушка.

В ожидании звонка Шарнова Тепляков позвонил на мобильник Машеньке. Та ответила сразу же. Голос ее был взволнованным:

— Юра, ты где? Что-нибудь случилось?

Тепляков подивился, как она по его голосу узнает, случилось с ним что-то или нет.

— Дома. Ничего особенного не случилось. Но мне надо с тобой встретиться.

— Так приходи! Я уже дома.

— Хорошо. Минут через сорок.

Тепляков сложил свои вещи в рюкзак. Туда же сунул ноутбук в специальном чехле со множеством карманов, в один из карманов положил сто сорок тысяч рублей, оставшихся от премии, выданной ему Ковровой. Он не столько был уверен, что на этом предварительном слушании его возьмут под стражу, сколько не мог исключать такого поворота событий. Затем в спортивную сумку сложил вещи, которые могли пригодиться ему в заключении. После этого прошел на кухню, где что-то готовила хозяйка.

Увидев его, она обрадовалась:

— У тебя, Юрочка, так тихо, что я подумала — ты спишь. Очень хорошо: обедать будем.

— Спасибо, Валентина Семеновна. Но я уже пообедал, — соврал он, лишь бы не быть втянутым в долгие уговоры. — Я вот что хочу вам сказать: меня вызывают в суд.

— Опять? — всплеснула руками Валентина Семеновна.

— Что поделаешь. Я тут на всякий случай собрал вещички, часть возьму с собой, но в шкафу кое-что осталось, так вы, если что, распорядитесь ими по своему усмотрению.

— На какой случай, Юрочка?

— А-а. ну-у… могут взять под стражу в зале суда. Надеюсь, что нет, но. сами знаете, как это бывает.

— Знать не знаю, но понимать понимаю. Ах ты, боже мой! И что это у вас за жизнь такая, Юрочка! До слез обидно за вас. Честное слово. В суд-то когда?

— Завтра. Сегодня я еще переночую, а завтра. Завтра, как говорится, что бог даст. Вы извините, но мне надо идти.

Почти теми же словами Тепляков поведал и Машеньке о своих предчувствиях.

— Я вот принес тебе рюкзак. В нем ноутбук. Если что. то есть если меня осудят, можешь пользоваться. Там, в кармашке, лежат деньги. Исключительно для тебя. Так, на всякий случай.

Машенька слушала его молча, только губы ее дрожали все сильнее и сильнее, и едва Тепляков закончил, кинулась ему на грудь и разрыдалась. А через несколько минут, замерев, откинулась, глянула в его глаза своими наполненными слезами и оттого огромными глазищами, и вдруг начала торопливо расстегивать халатик, сбросила его, туда же полетел лифчик, и уж дернула вниз свои трусики, как Тепляков, догадавшись, на что она решилась, схватил ее руками за плечи, прижал к себе, затем поднял на руки, стал целовать и в то же время, задыхаясь от охватившей его страсти, торопливо выбрасывал слова, не заботясь, в каком порядке они достигнут сознания Машеньки.

— Нет! Ни в коем случае! Милая моя! Любимая! Я и сам. но. мало ли что, а у тебя жизнь. все впереди. если дождешься. если не разлюбишь. я стану твоим мужем — и все у нас будет. Все-все-все! Любимая! Любимая!.. Господи! Как я тебя люблю!

Бывший следователь позвонил поздним вечером, когда Тепляков уже лежал в постели, потеряв всякую надежду.

Едва Тепляков переступил порог районного суда и двинулся по длинному коридору, уже наполненному разными людьми, в поисках зала судебных заседаний № 3, как к нему подошла женщина лет тридцати, невысокого росточка, плотная, чернявая, с широкими бедрами, с черной сумкой через плечо.

— Вы — Тепляков? — спросила она, опалив Теплякова взглядом черных выпуклых глаз.

— Да, — ответил он в замешательстве, догадавшись, что это и есть адвокат, обещанный Шарновым: своего адвоката он представлял не таким.

— Моя фамилия Буроева, — напористо продолжала женщина. — Зовут Региной Арменаковной. Я адвокат. Мне звонил Шарнов, — добавила она, встретив недоверчивый и настороженный взгляд Теплякова.

— Да-да, я знаю. Здравствуйте.

— Здравствуйте, — откликнулась Буроева на приветствие, и вышло у нее это как бы между прочим. И продолжила в той же тональности: — Я договорилась с судьей, чтобы она перенесла предварительное слушание с десяти на двенадцать часов. Мне надо поговорить с вами и выяснить ряд обстоятельств, чтобы квалифицированно защищать ваши позиции. Пойдемте, здесь есть комната для совещаний, — и Буроева, развернувшись, направилась в дальний конец коридора, тяжело топая короткими и толстыми ногами, обутыми в зимние сапоги.

Тепляков шел за нею, смотрел ей в спину, видел, как подрагивают при ходьбе ее ягодицы и плещутся на затылке пряди черных жестких волос. Ему все не нравилось в этой женщине: и то, что она не русская, и то, что посмотрела на него как-то не так — осуждающе, что ли? Не понравился ему ее голос: отрывистый, изрекающий заученные фразы на одной тональности. И вся она — какая-то каменная, бездушная. Но выбора не было, оставалось лишь следовать за ней и надеяться, что Шарнов знал, кого предложил ему в адвокаты.