Виктор Мануйлов - Лестница

— Не дождется, — зевнул Тепляков. И отвернулся к стене.

Суд присяжных заседателей полностью оправдал Теплякова. Но прокурор подал протест, городской суд протест принял, и в судебном заседании — уже без всяких присяжных — принял решение о присуждении Теплякова к двум годам отбывания наказания в колонии обычного режима. При этом прокурор требовал восьми лет колонии режима строгого.

Тепляков принял приговор суда с облегчением: наконец- то все это кончилось.

Миновало чуть больше двух месяцев с тех пор, как Теплякова обрядили в лагерную форму с номером над левым карманом куртки. То ли сам лагерь оказался совсем не таким, как их показывают по телевизору, где правят паханы из воров в законе, где издевается охрана, где могут искалечить, унизить и даже убить, то ли времена наступили другие, — не сказать, чтобы совсем уж хорошие, но все-таки лучше прежних, — то ли, наконец, лагерная обстановка чем-то напомнила ему армию с ее строгой иерархией и дисциплиной, но Тепляков легко приспособился к новым условиям существования. К тому же за минувшие месяцы после ареста он вполне смирился со своей судьбой, уверив себя, что, как ни крути, а вина его в смерти Укутского все-таки имеется, а коли виноват, то и будь добр отвечать.

Если что и мучило его, так это Машенька. О том, как она рвалась к нему на свидание, обивая в тайне от всех пороги прокуратуры и суда, он узнал от Татьяны Андреевны, которая этого свидания все-таки добилась. Но не потому, чтобы посочувствовать Теплякову или как-то облегчить его участь. Вовсе не для этого. — Юра, — начала она с порога, торопясь высказать ему все, ради чего добивалась свидания, к чему готовилась бессонную ночь. — Юра, я к вам пришла, чтобы сказать.

— Да вы садитесь, Татьяна Андреевна, — вскочил Тепляков, кинувшись к ней навстречу. Но его порыв остановил какой-то странный вид этой женщины, которую он в глубине души считал своей второй матерью. И это ее обращение к нему на вы. — Здравствуйте. Садитесь. пожалуйста, — пробормотал он и, пятясь, вернулся на свое место за столом.

Татьяна Андреевна села на табуретку, поставив на стол пакет, от которого исходил домашний запах пирожков с капустой и апельсинов. Действительно, ночь ей далась нелегко: под глазами залегли синеватые тени, губы плотно сжаты, от глаз и губ разбежались по сторонам старушечьи морщины, и все лицо ее как будто закаменело, как каменеют лица женщин, потерявших близкого человека. Наверное, таким же было лицо ее, когда она получила известие о гибели своего сына. И первое, что пришло в голову Теплякову, — с Машенькой что-то случилось, что-то ужасное.

— Да, Юра, я должна вам сказать, — заговорила Татьяна Андреевна, тщательно подбирая слова. Помолчала и, кашлянув в кулак, продолжила: — Я хочу вас просить, чтобы вы оставили Машу в покое. — Вскинула руки, точно защищаясь: — Нет-нет! Поверь, Юрочка, — не выдержала она взятого тона, — я по-прежнему отношусь к тебе очень хорошо! Но Маша. Ей еще нет восемнадцати. Ей еще учиться и учиться. А у тебя впереди. — Татьяна Андреевна всхлипнула и закрыла лицо руками.

— Я все понял, Татьяна Андреевна, — произнес Тепляков неожиданно для себя спокойным голосом, будто речь шла о каком-нибудь пустяке. И, ощущая все расширяющуюся в себе пустоту и отчаяние, с ожесточением стал бросать слова, будто отрубленные топором корявые чурбаки: — Скажите ей, что я ее не люблю. Скажите, что я ее не достоин. Нет, этого не надо говорить. А впрочем. Да, не люблю. Ну, было увлечение. Было и прошло. Да и возраст. Вы правы. Спасибо, что пришли. У меня к вам одна просьба. Нет, ничего не надо. Еще раз спасибо, что вы меня хорошо приняли. Как у меня сложится дальше, не знает никто. Так что связывать себя. то есть Машу. Впрочем, вы можете ей сказать все, что найдете нужным, чтобы она поверила вам…

Тепляков нажал звонок, поднялся.

Дверь отворилась, на пороге встал надзиратель.

— Время еще есть, — сказал он.

— Мы уже закончили, — отрезал Тепляков. — Прощайте, Татьяна Андреевна. Не поминайте лихом,

И стремительно вышел из помещения.

Сам лагерь в два двухэтажных кирпичных барака, обнесенных колючей проволокой, располагался на территории завода, на котором работали гражданские из ближайшего поселка и большая часть осужденных за малозначительные преступления. Так уж получилось, что Теплякова, не имеющего никакой специальности, сразу же определили помощником сварщика. Им оказался пожилой работяга из местных, то есть человек вольный, приходивший на завод к восьми, обедавший в заводской столовой и уходивший после пяти домой — к жене и детям, если они у него имелись.

Звали его Макаром Терентьевичем Дуняшкиным. Теплякова он встретил равнодушно. Так же равнодушно выслушал бригадира, что вот, мол, тебе напарник, думаю — сработаетесь.

Ни слова ни говоря, Дуняшкин продолжил свою работу. Тепляков стоял, ждал, смотрел, как сварщик зажимает в тиски короткий отрезок трубы, к нему приспосабливает другой и, уронив на лицо защитную маску, начинает сварку. Вспышка на миг ослепила Теплякова, он отвернулся и некоторое время стоял, моргая слезящимися глазами, в которых продолжали бушевать молнии, то сходясь в точку, то разрастаясь и поглощая все пространство.

— Подержи-тка вот, — проскрипел Дуняшкин прокуренным и будто бы испорченным чем-то голосом, вернув Теплякова к действительности. — Вот эту хреновину подержи, — кивнул он на полукруглую железку. — Да покрепче.

Тепляков с готовностью схватил ее руками, прижал к верстаку, обитому жестью.

Дуняшкин, встряхнув головой, скинул на лицо защитную маску, ткнул в железку электродом — и Теплякова ударило током и вновь ослепило яркой вспышкой. Он отдернул руки, зажмурился.

— Чо, никогда не имел дела со сваркой? — спросил Дуняшкин, движением головы закидывая маску на голову.

— Не имел, — ответил Тепляков.

— А с чем имел дело?

— С «калашом».

— Во как! Из армии, стал быть?

— Да.

— И за что же к нам попал?

— За неумышленное убийство.

— Во как! И сколько дали?

— Два года.

— Чо так мало?

— Суду виднее.

— Женат?

— Нет.

— А годков-то тебе чай под тридцать.

— А вы что, следователем работали?

— Да нет, паря. Это я так — интересуюсь. А то мне суют тут всяких. Придут, сядут в сторонке, покуривают да поплевывают, а чуть что — грозятся ножом пырнуть. На хрен мне такие напарники! Мне такой нужен, чтобы вкалывал! Мне семью кормить надо, детишек поднимать. Уразумел?

— Уразумел.

— Вот и славно. Вон перчатки резиновые, бери и пользуйся. А в столе — очки черные. Без них столько зайчиков нахватаешься, что никакой окулист не поможет. Так-то вот. Поехали.

Так Тепляков начал работать с Дуняшкиным. Сварщик был немногословен. Знай, командовал: