Виктор Мануйлов - Лестница

— Н-нет, не пойду, — не сразу ответила она.

— Это почему же? — удивился он.

— Больно ты жалостливый к нам, незамужним бабам.

— А что, это так уж плохо?

— Так у нас тут все мужики такие, жалостливые. Сегодня ночует у одной разведенки, завтра у молодой вдовы. Или у такой, как Таська. А я не хочу. Я хочу, чтобы мой был только моим.

— Какая ты эгоистка, однако, — засмеялся Тепляков деланым смехом. Затем спросил: — А вчера под утро, когда пришла ко мне, знала, что Таська уже была у меня?

— Догадывалась.

— Зачем шла?

— Не знаю. Шла, как слепая. Мокрое тело твое тянуло к себе.

— Жалеешь?

— Чего ж жалеть? Что было, то было.

— А мне что было делать? Я только немного погодя разобрался, что это не ты. Но даже если бы и сразу — не гнать же ее.

— Не знаю я, — прошептала Светлана. — Ничего не знаю. Рядом с тобой все забываешь, а стоит отойти в сторонку… — и Тепляков увидел в ее глазах молчаливые слезы покорности, как у собаки, брошенной хозяином, ищущей нового. И он, придвинувшись к ней, обнял ее за плечи и припал губами к ее трепещущим губам.

А потом была еще ночь, и еще. О замужестве Тепляков уже не поминал, но та страсть, с какой Светлана отдавала ему всю себя без остатка, те слова, которые срывались с ее губ в минуты пароксизма, говорили даже больше, чем можно было сказать в минуты рассудительности. И Теплякову в такие минуты казалось, что у него не было всей его прошлой жизни, а есть и была только эта, выстраданная им самим и Светланой. Но в теле, насытившемся животной страстью, опустошенном и успокоившемся, вдруг начинала звучать тонкая струна, соединяющая его с недавнем прошлым, в котором все было не так, и Тепляков до боли в челюстях сжимал свои зубы, физически ощущая боль постигшей его утраты.

Вспомнив все это и подумав о том, что ждет его в следующие выходные, он опустил голову и посмотрел исподлобья на Терентьича, возившегося со своей трубкой, почти с ненавистью.

Машенька на другой день не уехала: Дашка оставалась дома, следила за каждым ее шагом. Видать, такое указание получила от мамы. А Машеньке не хотелось новых споров и разговоров, тем более слез. И она, видя, что Дашке до смерти не хочется сидеть дома, да еще при такой расчудесной погоде, сделала вид, что никуда не собирается, включила компьютер, забралась в Интернет и принялась шарить там по разным программам в поисках чего-нибудь интересного.

И Дашка не выдержала.

— Маш! — постояв несколько минут за ее спиной, завела разговор Дашка: — Давай вместе поедем на озеро. Там сейчас и народу не так много, и все наши там будут. А? Ты как?

— Никак, — отрезала Машенька. — У меня голова болит после вчерашнего. Лучше я пообедаю и спать лягу.

— Да? А не врешь? Ну, тогда ладно. Поеду. Не сторожить же мне тебя всю оставшуюся жизнь. Надеюсь, ты выбросила из головы эту свою глупость.

— Да иди ты. на свой пляж! — рассердилась Машенька. — Тоже мне — сторож выискался! Захочу убежать, так и ночью из окна по веревке спущусь. Иди, загорай! А то там тебя твой Гришка ждет не дождется.

— Ух, Машка, и злая же ты стала! — попеняла ей Дашка. — Прямо тигра на лошади!

— Сама ты тигра!

Ехать, на ночь глядя, не имело смысла: дорога до Междугорска, да еще с пересадками, займет часов семь, не меньше. Весь предстоящий маршрут Машенька доподлинно изучила с помощью компьютера. А вот собраться, чтобы потом схватить рюкзак и вперед, — это надо сделать сейчас же, пока не пришла мама. И Машенька, давно решив, что она возьмет с собой, сложила все в рюкзак. Затем, отложив десять тысяч, сунула в свою сумочку, тоже подарок Юры, туда же три конверта с деньгами, закинула рюкзак за спину и покинула квартиру.

Сначала она побывала на вокзале, купила билет, чтобы завтра не стоять в очереди, и положила рюкзак в один из ящиков камеры хранения. Затем путь ее лежал в сберкассу. Можно было бы положить все деньги в одну из них, но Машенька побоялась, что у нее могут спросить, откуда она их взяла. А три раза по сорок тысяч в разных сберкассах — могут и не спросить.

Все обошлось, хотя она и волновалась.

Домой Машенька вернулась тогда, когда мама уже была дома.

— А я звоню тебе, звоню, — встретила она свою дочь на пороге. — А потом слышу: твой мобильник в комнате трезвонит. Ты где была, Машенька?

— Гуляла.

— Обедала?

— Нет еще.

— Фу! А я так переволновалась, так переволновалась… А Даша где?

— Сказала, что поехала на озеро.

— Вот ведь негодница какая! А ты, доченька, следующий раз не уходи из дому без своего мобильника. Пожалуйста. — И посмотрела на Машеньку такими глазами, такими. страдающими, такими. жалкими, — что у Машеньки что-то внутри дрогнуло, и она едва не выдала своих намерений. — Ну, слава богу, — вздохнула Татьяна Андреевна с облегчением. — Давай обедать.

Остаток дня прошел без происшествий, хотя и дался Машеньке непросто. Она мысленно уже ехала в поезде, пересаживалась с одной электрички на другую, от районного городка Междугорска на автобусе добиралась до какого-то завода, на территории которого и располагался этот самый лагерь, где томился ее Юра. Дорога не казалась ей такой уж страшной, но. но в телепередачах о чрезвычайных происшествиях приводятся такие случаи, что волосы становятся дыбом: могут, например, просто так выбросить из поезда — подонков и отморозков хватает везде; могут схватить на дороге, увезти куда-то, изнасиловать и убить; могут, наконец, просто ограбить и тоже убить или искалечить. Как представишь себе все эти ужасы, да вспомнишь тот ужас, случившийся с самой не так уж и давно. Нет, лучше не представлять и не вспоминать, иначе остается лишь залезть под кровать и не высовывать оттуда носа. Надо верить, что все будет хорошо. При этом кое-что предусмотреть. Например, баллончик с каким-то ужасно едким перцем, подаренным ей Юрой. так, на всякий случай. Жаль, что она отказалась от электрошокера. Говорят, что им даже от медведя можно отбиться. Что еще? Еще она наденет на себя свой поношенный спортивный костюм и такие же кроссовки, на голову бейсболку, тоже весьма поношенную, под нее заправит свои роскошные волосы, которые так любил перебирать Юра, глаза прикроет зеркальными очками, лицо вымажет кремом, смешанным с соком подорожника (испробовано на раскопках от комаров), — получится что-то среднее между болезнью и неряшливостью, и налепит на подбородок и щеки всяких прыщей. Наконец, садиться надо всегда в первый вагон — поближе к милиции, не таращиться по сторонам, не привлекать ничьего внимания. Жаль, что Юра не послушался ее и не научил кое-каким приемчикам, а то бы и совсем было лучше некуда.

Итак, пораньше лечь спать, встать будто бы на утреннюю зарядку, с чего начинался каждый день на раскопках, и с чего она продолжала начинать день уже дома, рассовать по карманам куртки деньги, паспорт и билеты, и. Мама будет еще спать, Дашка — так вообще без задних ног, оставить на видном месте записку… Что еще? А больше ничего и не надо.