Виктор Мануйлов - Лестница

— Двадцать четвертая — по лестнице на второй этаж, третья дверь направо, — привычно сообщил он, возвращая паспорт.

Пока Тепляков шел по указанному маршруту, он глазел на стены, украшенные большими фотографиями, на которых мускулистые парни били руками и ногами по боксерским мешкам, сходились друг с другом в рукопашных схватках, прыгали сквозь бушующее пламя, стреляли из пистолетов и автоматов в тире, в поле, лежа и стоя, на бегу и в прыжке, с машин и мотоциклов, сопровождали солидных красногалстучников, с подозрением кося по сторонам, сдерживали напирающую толпу и прикрывали от дождя своих подопечных. Из этой фотовыставки даже Теплякову, еще не вполне освоившемуся со многими сторонами гражданской жизни, нетрудно было понять, что здесь располагается фирма, готовящая телохранителей и охранников различных амплуа.

Тепляков открыл тяжелую дверь и переступил порог означенной комнаты. И увидел Элен, сидящую за столом перед плоским экраном компьютера. Сбоку от нее стояли тумбочка с телефонами, шкаф со множеством ящиков, за спиной располагались два зарешеченных окна, а слева и справа от входа — двери, обитые дерматином.

Тепляков поздоровался, Элен в ответ кивнула головой и мило улыбнулась.

— Присаживайтесь, — предложила она телефонным голосом. — Илья Константинович скоро освободится. — И добавила с легкой усмешкой на ярко накрашенных губах: — Куртку можете повесить на вешалку.

Тепляков, смутившись от своей недогадливости, разделся и сел, сунув ладони между колен. Не то чтобы он волновался, однако неуютность своего положения просителя чувствовал всем существом, не зная, что ожидает его за дверью. Тем более что Элен настолько была погружена в созерцание экрана компьютера, что-то выведывая у него легкими движениями длинных пальцев, что отвлечь ее посторонними разговорами у Теплякова не хватило духу: а вдруг она выведает что-то такое там о Теплякове, что и здесь он потерпит неудачу.

Минут через десять из двери слева повалил молчаливый народ, настолько однообразный, будто каждый из них был клонирован в каком-нибудь сверхсекретном инкубаторе. Их глаза равнодушно скользили по Теплякову, как ночью скользит свет автомобильных фар по фонарному столбу, стоящему на повороте дороги, после чего клоны исчезали друг за другом за дверью, ведущей в коридор. Более того, Теплякову, наделенному излишним воображением, доставшемся ему от матери, показалось, что у каждого из них на спине имеются стоп-сигналы, просвечивающие сквозь одинаковые пиджаки. Но даже в коридоре не прозвучало ни одного слова, точно мимо Теплякова проследовали глухонемые.

«Да-а, порядочки», — первое, что пришло ему в голову, потому что в армии, после совещания у командира, ничего подобного не наблюдалось. Даже наоборот: каждый старался поделиться с другими своими мыслями, далеко не всегда относящимися к делу, и тем самым выпустить из себя пар, скопившийся от сидения и выслушивания прописных истин.

Когда последний клон покинул кабинет, Элен сообщила Рассадову, что в приемной находится Тепляков Юрий Николаевич.

— Пусть войдет, — прозвучало в ответ.

Рассадов сидел за большим столом, и едва Тепляков переступил порог, поманил его к себе пальцем, а когда тот приблизился, приподнялся и протянул руку. На этот раз крепкого рукопожатия не произошло. Тепляков едва успел ухватить кончики пальцев бывшего майора, как они выскользнули из его ладони.

— Садись! — последовал приказ. — Рассказывай!

— О чем? — не понял Тепляков.

— Как о чем? — удивился Рассадов. — Зачем пришел? Чего от меня ждешь? На что рассчитываешь?

Тепляков нахмурился и мельком глянул на человека лет сорока пяти, сидящего в стороне за отдельным столиком.

— Пришел за помощью или хотя бы за советом. Сами же сказали: если что, звони. Вот я и.

— Куда попал, догадываешься? — перебил его Рассадов.

— Догадываюсь.

— И какие делаешь выводы?

— Пока никаких, — ответил Тепляков. — Не успел еще.

— Пьешь?

— Случается.

— Куришь?

— Курю.

— Могу предложить тебе работу телохранителя. Но не сразу. Форму ты вроде бы еще не до конца растерял, можно наверстать. Но пить и курить придется бросить. Нам нужны здоровые люди со здоровыми инстинктами и быстрой реакцией. Кстати, пройдешь медкомиссию. Направление мы тебе дадим. Думаю, что там никаких отклонений от нормы не обнаружат. У нас с поликлиникой договор, так что три дня тебе хватит. — И, обратившись к человеку за отдельным столиком: — Как, Никитич, возьмешь этого парня к себе?

Никитич пожал плечами.

— Что ж, можно посмотреть, на что он годится. Дней десять на это хватит.

— Согласен. Сегодня у нас какое? — спросил Рассадов, заглядывая в настольный календарь.

— Одиннадцатое октября, — подсказал Никитич.

— Да, одиннадцатое. Плюс три дня на комиссию. Так вот, двадцать пятого жду тебя с окончательным решением. — И, обращаясь к Теплякову: — Жилье имеется?

— Нет, — ответил Тепляков. И тут же поправился: — Еще не искал: я прямо с автобуса.

— Никитич, дай ему койку в общаге, — велел Рассадов и, сделав вялое движенье ладонью: — На этом все. Можете быть свободны.

Общага располагалась на первом этаже. Никитич толкнул дверь с номером 14. Пропустил вперед Теплякова. В комнате стояло шесть коек, заправленных по-армейски. Возле каждой койки тумбочка и табуретка. На спинках полотенца. У входа вешалка, на ней куртки, под куртками полка, на ней штаны, под ней армейские ботинки. Вдоль стены два шкафа, посредине стол. Все это походило и на казарму и на госпитальную палату. А когда-то, подумал Тепляков, здесь копошилась детвора, стены эти слышали детский смех, видели детские слезы.

— Вот твоя койка, — показал Никитич на койку, стоящую почти у самой двери. — Располагайся. Порядки армейские, надеюсь, не забыл, напоминать не считаю нужным. Вон на стене памятка, прочти и запомни. За нарушение каждого пункта следует незамедлительное изгнание не только из общаги, но вообще. Так что все зависит от тебя. Разберешься со своими шмотками, рюкзак и сумку сдашь в камеру хранения. Оставишь только самое необходимое. — И спросил: — Позавтракать успел?

— Успел.

— Спортивный костюм есть?

— Да так., — замялся Тепляков.

— Ясно. — С этими словами Никитич открыл один из шкафов, порылся там, достал сверток, кинул на койку Теплякова. — Пока этот. А там будет видно. Переоденешься, придешь в спортзал. И не тяни резину. Все понял?

— Так точно! — ответил Тепляков. И спросил: — А комиссия?

— Завтра пойдешь на комиссию.

— И последнее: как к вам обращаться?

— Вот так и обращайся: Никитич. А для меня ты пока — Тепляков. Заслужишь — буду звать Юрием.

С этими словами Никитич покинул комнату, и Тепляков стал торопливо выполнять полученные указания. В душе его вместе с некоторым недоумением все более крепло сознание того, что он как бы вернулся в прежнюю жизнь, из которой был изгнан два года назад, в жизнь, где есть всезнающее начальство, дисциплина, писаные и неписаные правила поведения на все случаи жизни, и ему не нужно будет приноравливаться к незнакомым и даже враждебным порядкам, ловчить и прикидывать, выгодно или нет делать то или другое и чем это может для него обернуться. И хотя какой-то слабенький голос пытался напомнить ему, что всякий порядок имеет и свою оборотную сторону, что он уже обжегся в той прошлой жизни на этой темной его стороне, однако Тепляков решительно задавил этот голос и, уже ни в чем не сомневаясь, переступил порог спортивного зала.