Поль Констан - Несчастье на поводке

И они начали препираться, вопрос-ответ, как не должны были здесь, в этом зале, не обращая внимания на Кэти. А та продолжила, будто не осознавая, что было брошено на чашу весов.

… ее опередила другая, соперница, которая в той же клинике родила мальчика на три месяца раньше. Анжело — не ее сын, а Малу. Своего она теперь не знала, как назвать. И вот она стоит в клинике, перед инкубатором, а в голове — пусто. В инкубаторе лежит Анжело, но не она его так назвала. Он — сын Тони, но не ее Анжело, он не может им быть. Ее мать придумала имя «Камиль», с мягким знаком, как бы в утешение, имя, выбранное на ходу, потому что нужно было регистрировать ребенка.

— Красиво, — уверяла она. — Ты не согласна?

Но это даже не вопрос.

— Да, красиво. Но Камиля у нее никогда и в мыслях не было, а об Анжело она думает уже много лет.

В свидетельстве о рождении написано, что мама зарегистрировала ребенка под именем Камиль (незнакомец) — Анжело (Второй), Анри (как его дедушка). Для нее — просто «ребенок».

Вдруг пробегает тень сомнения.

— Но Камиль — это же девичье имя!

— Девичье!

Мама об этом даже не подумала. Для нее Камиль — это мужское имя. Ей решать: то или другое.

— «То или другое», как она могла! Именно по ее вине, ребенок так и будет всю свою жизнь «тем или другим».

Тогда Кэти говорит: «Камиль — (прочерк) — Анжело». То, чего она так хотела избежать, как раз и происходит. Для всех окружающих есть два Анжело: «другой» и ее, незаконный и законный, но вопреки тому, что ему были должны, именно так «ему были должны» — торжествует незаконный. Он родился весом 3 килограмма 650 граммов, а ее ребенок — 2 килограмма 400 граммов. Еще с рождения «другому» надевали вещи трехмесячного, он — сильнее, и еще больше кичится своим старшинством. «Другой» уже, наверняка, сидит, а ее ребенок — весь хрустальный, хрупкий, если не сказать, дефективный, а тут еще и внезапная младенческая смерть кружит над ним, он — самый настоящий младенец, особенно, по сравнению с «другим», которого мама уже одевает как взрослого, у которого уже есть зубы, красная машинка и неутолимая жажда жить. В народе говорят, что дети, рожденные от любви, сильнее и жизнеспособнее других.

Кэти убеждена, что ее малыш еще в животе перестал развиваться, когда она узнала о существовании той, и обо всем, что было связано с изменой мужа, его уходом и переездом к сожительнице. В самом начале она даже радовалась беременности Малу. Они были одного возраста, вместе учились, вместе и работали. Но когда Анжело — незаконный родился, ее живот вдруг сжался, и ребенок начал задыхаться внутри. Нужно было, чтобы весь мир отвернулся от Малу, и наставил Тони на путь истинный. Нужно было, чтобы Анжело не назвали Анжело. Но оказалось все наоборот. Незаконная пара была принята обществом, а измена Тони — обоснована не только привлекательной внешностью Малу, но и закоренелыми недостатками Кэти, о наличии которых она даже не подозревала. Все вокруг ехидно сообщали ей о том, как рос Анжело — постыдный плод любви, созревавший на радость счастливым родителям. Он будто высасывал жизненные силы из ее ребенка, как у близнецов, один развивается за счет другого. Ей даже иногда казалось, что Анжело пил кровь Камиля-Анжело.

Джефф берет младенца на руки. Кэти видит его лапищи и своего крошечного ребенка. Ей страшно. Но Джефф кладет его на спину, поворачивает головку на бок и заворачивает в пеленку, чтобы тот не скатился. Лили права, он обожает детей. Он только что спас ее ребенка.

В заключении экспертов, которое лежит на столе у судьи, психиатры подчеркивают, что Кэти так или иначе видит вокруг себя только несправедливость и слабодушие. Но особенно она винит мать, отношения с которой прежде были просто безоблачными. Вот такая мать, которую раздражает, что она — дочь «не может взять себя в руки»: мать заставляет ее «встряхнуться», а она тем временем все глубже впадает в маразм. Кэти нужно было, чтобы мать говорила о происходящем как о стихийном бедствии, у нее у самой такое ощущение, а не заставляла ее бороться. Бороться с чем? С разрушениями после бури, выкорчеванными деревьями, повисшими на крышах домов мачтами кораблей? Ей нужно было, чтобы мать и дети просто исчезли вместе с ней в этом вихре, чтобы никто не выжил после катастрофы. Похоже, именно этого ни все эти люди, ни собственная мать не хотели понять: для них сход страшной лавины с глыбами льда, снега, кусками грязи — это всего лишь развод, как у всех, «как у каждой третьей пары в Париже и каждой пятой — в глубинке». Их всех это касалось, непоправимо расшатывало их картину мира.

Мать для себя решила, что ничего особенного не случилось. Она использовала выражение: «Жаль, конечно», которое Кэти казалось смехотворно ничтожным. Мать считала, что жизнь продолжается, и она не вынесет, если ее дочь похоронит себя, в тридцать восемь лет, заживо, в лучшие-то годы. Она говорила дочери, давно повзрослевшей, то же самое, что могла бы сказать подростку, что несчастная любовь проходит, и чем быстрее она пройдет, тем меньше времени мы потеряем.

Кэти объяснила психиатрам, до какой степени ее удивила примитивность матери, и ее начинания тоже. Взять хотя бы зацикленность пациентки на выборе имени. Мать дала ребенку первое попавшееся имя, даже не задумавшись о последствиях, а ведь сама Кэти годами лелеяла имя «Анжело», вынашивала его буква к букве, примерялась к нему, узнавала, когда оно мелькало изредка вблизи. «Анжело» родился в мыслях Кэти намного раньше, чем вырос в животе, а когда она захотела произвести его на свет, его украли.

После очередного спора о замене «Камиля» на «Анжело», после того, как ей жестоко напомнили, что ребенку уже три дня, а у него нет имени, и что кто-нибудь должен решиться, наконец, назвать его хоть как-нибудь, мама резко сняла с себя всякую ответственность. Что-то вроде: «А собственно, какая разница, что такого имя может изменить? Мы чаще называем друг друга как удобнее. Тебя называли когда-нибудь Катрина? Или Тони — Антуаном? Вы просто потом между собой договоритесь, я сделала все, что могла, а ты меня еще и упрекаешь. Мне все ясно, это — не мой ребенок, а твой, значит, сама им и занимайся, и не спрашивай у меня советов. Разговор на эту тему окончен».

Кстати о Тони. Она вспомнила их первую, одну из первых, встреч после рождения ребенка. Она прямо в лоб так ему и сказала, только об этом и думала, что он отдал имя их общего ребенка сыну другой женщины, тем самым толкнул ее на крайние меры. Он неумело оправдывался. Ему тоже нравилось это имя, Малу его сразу одобрила, они дали его своему ребенку не со зла.

Не со зла, ах как? «Анжело» — это для нее. Она его придумала.

Тони отшучивался:

— Ну же! Ведь не ты придумала «Анжело». Так звали моего дедушку. Это имя всегда было в моей семье.