Поль Констан - Несчастье на поводке

Бережно храня вещи, она теряла людей, желая спасти все, она не защитила главного. Что осталось ей спустя годы от прошлого, которое осталось за кадром фотографии? Помнит ли она любимые слова дорого человека? Все воспоминания о людях были связаны у нее с детством, дедушка, который зимними вечерами закутывал ее в одеяло перед телевизором, запыхавшаяся бабушка, которая было тяжело подниматься по лестнице. «Может, — размышляла Кэти, — когда сам не можешь существовать, невольно заполняешь пространство другими». Когда детство закончилось, больше ничего не наступило потому, что осталась только она сама.

Когда Кэти думала о муже, о проведенных вместе годах, о любви, которую друг другу дарили, только одна картинка возникала у нее в голове постоянно. В Сенегале, когда он словил большого марлина. Он с ним долго боролся с мостика рыболовецкого судна и, в конце концов, прыгнул за ним в воду, чтобы вытащить на поверхность метр за метром. Он исчезал под водой и снова появлялся, пока рыба билась в агонии. Вымотался. А она фотографировала его, стоя на корабле, с мертвой рыбой на вытянутой руке. Она видела то, что фотография не могла запечатлеть, солнечный свет, который золотил его карие глаза, и от которого он щурился. Скользящий луч освещал оболочку глаза, будто пламя огня. И как дрожали мышцы его тела, когда он поднял рыбу над головой, чтобы продемонстрировать ее длину. На последнем издыхании он попросил ее поторопиться. Она нажала на спуск, и взгляд погас, тело застыло. Фотография из отпуска в семейном альбоме. Обесцвеченное лицо в белых бинтах, отвердевшее тело в стальном ящике морга. Черно-белые кадры.

Он сидел в кухне, на своем обычном месте, напротив плиты, чтобы лучше видеть ее.

— Боже мой, какая ты красивая!

— Как ты вошел? — спросила она, спокойно, слишком спокойно.

— Через дверь, — ответил он тем же тоном, как будто они так разговаривали каждый день. — У замочных скважин от меня нет секретов.

Они замолчали, словно нечего было больше сказать друг другу. Тишину нарушил пес, зашевелившись под столом.

— И он здесь! — удивилась Кэти.

— А куда мне его деть? Я поселил его в хижине и хожу кормить каждый вечер.

— Я его не слышала ни разу, — сказала Кэти.

— Я заклеиваю ему пасть скотчем.

Они снова замолчали, тот, кто первым заговорит, поднимет бурю. Ведь он почти приблизился к своему счастью. Кэти в кухне, в платье его мечты, только для него, по случаю их свадьбы. Ведь она, убитая усталостью, неминуемо шла на встречу своему кошмару. Он напомнил ей слова из Евангелия, которые она раньше никогда не могла понять, и вдруг в тот вечер осенило, «выпить чашу». «Выпить чашу до дна».

— Нужно от него избавиться, — сказала она.

— Избавиться!

Он напрягся, задело.

— Да, иди с ним в горы и оставь там, выбрось на шоссе. Убей его.

Она сказала это совсем тихо, голосом, который не пользовались последние три дня, сказала, глубоко вздохнув, и этот вздох был полон решимости, он понял, что если он сам не убьет собаку, она найдет силы сделать это сама. Он следил за ее движениями. Она уперлась руками в спинку стула, он видел, как побелели фаланги ее пальцев, будто вместо лаковой спинки она сжимала нож, которым собиралась зарезать пса.

— Я не могу это сделать, — сказал он.

— Ты не можешь!

И ситуация вышла из-под контроля.

Он не может избавиться от пса, а человека прикончить может!

Он убил Тони, чтобы защитить ее.

Она его не просила.

Конечно, просила.

— Я никогда такого не говорила.

Она рыдала, кричала, ее жизнь превратилась в ад, Тони унижал ее, угрожал ей, он собирался забрать у нее детей, продать дом.

Нет, она собиралась развестись, просто развестись. В этой стране есть закон, и он бы ее защитил.

Тогда зачем он убил Тони, какой ему смысл убивать человека, которого он даже не знал?

— Ты говорила, что если Тони исчезнет, мы будем жить вместе.

— Я никогда такого не говорила. Я не хочу жить с тобой.

— Я люблю тебя.

— Я тебя — нет.

— Тогда почему ты так одета? А? Зачем надела подвенечное платье?

— Ради Тони, из-за Тони.

— Я тебе не верю, — сказал Джефф.

— Я любила Тони.

— Как все просто, ты посылаешь меня делать грязную работу, а потом умываешь руки. Ничего не знаю и не хочу знать. Очень просто. Я люблю тебя, слышишь.

«Я люблю тебя» — ругательное слово. Пожалуйста, он любит ее. Что это значит в его мерзкой башке, «любить»? Какой смысл имеет это слово, когда ты весишь сто двадцать килограммов, с залысиной — живым шрамом от скальпа, с дичайшим взглядом, и запашком, от которого просто воротит? На что похожа такая любовь? Любовь — это Тони, это молодое и красивое тело. Увы! Любовь — это привкус соли на его коже. Любить способны только такие люди, как Тони, а не Джефф, бледная жаба, старики, уроды, среднестатистические людишки. Тони, только он.

Джефф бросил любовь к ее ногам, как падаль. И раз уж он ее любит, по святому закону любви, который защищает всех, кто любит, она должна терпеть нетерпимое. Любовь — великое освободительное оправдание, разрешение творить все, что угодно. Влюбленные никогда не задумываются, что их признания могут быть приняты за оскорбление? Случается, что быть любимым — это унизительно. А этот, — спрашивала себя Кэти, — почему он меня любит? Она не могла догадаться, что напоминает ему о матери, или скорее, тот идеальный образ матери, который он никогда не видел. В чем она виновата, что стала объектом его фантазий? Как ей реагировать? Почему она должна надевать перчатки, чтобы сказать, насколько его любовь ей противна. Почему во имя любви нужно принимать невыносимое? Какие права дает нам на других любовь?

Ситуация зашла в тупик. Первое ноября, шесть часов вечера, она заперта в собственной кухне в подвенечном платье с убийцей мужа и его псом.

— Почему вы не позвонили в полицию? — спросила судья.

Зазвонил телефон. Она потянулась к нему, чтобы ответить. Джефф пришел в ярость. Он вывернул ей запястье и вырвал провода. Что она себе думает, что избавиться от него, позвонив в полицию? Как будто она не по уши в этом? Можно подумать, легавые об этом не знают. «Если со мной будет кончено, с тобой тоже, они тебя не упустят». Как она думала, он передвигался по городу, если не с помощью всей полиции от Паланса до Парижа, от Берлина до Тель-Авива? Стоит ей сделать хоть что-нибудь, сказать хоть слово, он сразу же об этом узнает, и не заставит себя долго ждать.

Она внезапно вспомнила о ребенке наверху и стала молить небеса, чтобы тот не проснулся, не заплакал, не напомнил о себе Джеффу, который к тому моменту занялся собакой. Она медленно пятилась назад, глядя на него и, как только нащупала сзади дверь, резко развернулась в громком шелесте юбки и подъюбников, готовая рвануть по лестнице.