Джеймс Мик - Декрет о народной любви

Самарин уселся на железнодорожное полотно и развязал на ботинках шнурки. Глеб глядел, держа саквояж в обеих руках перед собою.

— Почему пешком? Что, поезда слишком быстрые? — поинтересовался Кирилл.

— Поезда нынче не ходят. Одни эшелоны военные. На них далеко не уедешь.

— Я видел один поезд.

— Военный состав. Чешский. Попробуешь забраться — чехи тотчас палить начинают.

— Чехи? В Сибири?

— В ней, матушке.

Самарин внимательно разглядывал Балашова, словно гадая, с кем же он повстречался — с обманщиком или дураком.

Балашов закашлялся и отвернулся. До скрипа стиснул кожаную ручку саквояжа. Огляделся кругом, взглянул за край моста, вытягивая шею. Вскрикнул, выронил саквояж и ухватился за перила. От удара о землю баул раскрылся и содержимое высыпалось. Балашов не обратил на произошедшее никакого внимания.

— Там же лошади! — воскликнул Балашов. — Раненые кони!

— Нет, уже подохли все, — сообщил Самарин. — Выпали из вагона, когда состав шел. Я сам видел.

— Вот бедная животина… А не врете ли? Нужно спуститься. Может, какой конь выжил. И когда только люди сами будут воевать, а лошадей в покое оставят? — Балашов глянул на Самарина, точно ожидая ответа. Тот засмеялся:

— Вниз вам не спуститься. Я и то едва шею не свернул, пока сюда карабкался. Вот он я. Собирал себе ягоды, и первый человек, которого повстречал, выйдя из леса, беспокоится на войне о лошадях сильнее, чем о людях, которые отправились сражаться верхом. Как в той истории про английскую леди, которая увидела в аду тысячи проклятых душ, мучимых чертями и грузивших раскаленные угли голыми руками на тележки, в которые запрягли ослов. Она воскликнула: «Ах, бедные ослики!»

— Лошади своей волей не воюют, — возразил Балашов. — Это человек их за собою на войну тащит.

— Там еще один дохлый конь, — сообщил Самарин, кивком указав на въезд в туннель.

Глеб развернулся, набрал в грудь побольше воздуха и побежал к месту, где лежал мертвый пегий, примерно саженях в сорока.

Кирилл смотрел, как бежит его новый знакомый. Когда Балашов склонился над издохшей лошадью, коснувшись конской шеи рукою, Самарин присел на корточки возле саквояжа Балашова. На землю упало что-то тяжелое, обернутое тканью. Среди прочего обнаружились каравай хлеба, банка маринованных перцев с этикеткой на китайском языке и брошюра под названием «Девять тайных путей обретения благодати».

Кирилл, оглянувшись на Глеба через плечо, развернул ткань. Внутри свертка оказался набор хирургических инструментов — настоящий комплект острых зубов, уютно устроившихся в деснах футляра, — зажимы, скальпели и секаторы.

Нимало не смущаясь, Кирилл порылся в недрах саквояжа и нашел бутылочку медицинского спирта. Понюхал, отхлебнул… достал широкую холстину, некогда белую, в пятнах засохшей крови.

Находку запихал обратно вместе с брошюрой и вытащил последний предмет — большой бумажник на замке-защелке, перевязанный шнуром.

Открыл бумажник, достал из конверта пергаментной бумаги дагеротипный снимок. Карточка оказалась портретом молодой женщины, не напыщенным провинциальным снимком, а живым, легким произведением подлинного искусства. Женщина подперла голову рукой и, пожалуй, чересчур напряженно вглядывалась в объектив — снимок был сделан при весьма скудном освещении, так что ни разобрать деталей, ни вынести точного суждения было невозможно.

На обороте портрета не было ничего. Кирилл положил бумажник и снимок в наружный сюртук, поставил саквояж прямо, водворил на прежние места флакон со спиртом, инструменты и ткань, после чего набил рот хлебом и перцами. Ел жадно, низко опустив голову и потупив взгляд.

— Простите, — сказал Самарин подошедшему Балашову, — из вашего саквояжа еда выпала. Я изголодался. Держите. — Одной рукой Кирилл протянул Глебу полкаравая, другой перелил в рот рассол из-под перцев.

— Ничего, — успокоил нового знакомого Балашов, отмахнувшись от краюхи, — на здоровье. До Языка отсюда всего с час пути будет.

— А можно ли в городе сесть на скорый до Петербурга?

— Долго же вы ягоды собирали…

— Да. Подзадержался…

— Я ж говорю: поездов больше нет, — повторил Балашов. Заглянул в саквояж. Пальцы, пробегая по подкладке, трепетали всё неистовее и неистовее, точно птица в силках.

— Не видели мой бумажник? Там карточка дагеротипная внутри была…

— Бумажник? — переспросил Самарин. — Нет, вряд ли. А чья была карточка?

— Анна Петров… Но вы вряд ли с нею знакомы.

— Анна Петровна? Жена?

— Нет, я не женат. — Балашов на карачках обшаривал насыпь. Уже почти стемнело. — Так, знакомая. Просила занести в Верхний Лук по какому-то делу… вот только всем нынче недосуг, не до карточек…

— Вот досада! Потерять портрет! И жаль, что я не смог на нее взглянуть. Анна Петровна… Этакое имя любой даме подойдет, не так ли, Глеб Алексеевич? То ли русые косички, то ли коротко подстриженные рыжие волосы, то ли юная гимназистка, то ли старуха, то ли хромая, то ли нет… С этаким именем можно самому знакомый образ выдумать! Не то что… ну, скажем, Евдокия Филимоновна: уж эта-то наверняка может оказаться не иначе как брюнеткой, с бородавками и большой грудью. Анна Петровна… Вероятно, крайне порядочная особа. А может быть, она, напротив, несколько распутна?..

— Нет! — воскликнул Балашов. — Анна Петровна вдова офицера лейб-гвардии конного полка, воспитывает малолетнего сына и исключительно почтенная женщина!

— Что ж, превосходно. И как это любезно с вашей стороны согласиться быть у нее на посылках!

— В Языке я лавку держу. Ну, и цирюльником случается подрабатывать. Поехал в Верхний Лук по делам. Сюда, если обратно идти, два дня пешком выйдет. У меня там свой закуток есть. Всех постриги, а если надо, то и побрей… — Балашов зачастил скороговоркой, то открывая, то прикрывая саквояж.

— Глеб Алексеевич, — воскликнул Самарин, положив руку на плечо Балашову, — не волнуйтесь! Я отнюдь не требую от вас объяснений. Вы мирный, законопослушный мещанин, направляетесь по своим делам. Вот взгляните на меня. Чем не дикарь? Разве это не я должен объясняться?

Балашов нервно рассмеялся.

— Стемнело… — заметил он.

— В туннеле еще темнее будет, — предупредил Самарин.

— Вот как, — произнес Балашов. — А вы, стало быть, тоже в Язык направляетесь?

— А что, ближе города не найдется?

— Куда уж ближе!

— Тогда я должен предупредить горожан о человеке, что меня преследует.

Между рельс по шпалам, едва различимые в беззвездной ночи, шли два человека. Когда новые знакомые прошли мимо издохшей лошади, лежащей у входа в туннель, Балашов перекрестился и пробормотал молитву.

— Здесь заведено, когда двое проходят ночью по туннелю, то за руки держатся, — сообщил Балашов.