Джеймс Мик - Декрет о народной любви

Ни разу не скрипнула половица за всё то время, пока шел Самарин с живою ношею — не то что в те дни, когда уходил поутру Муц. Йозеф был неуклюж, сдержаннее и никогда не поговорит, не поиграет. Первое, что увидел проснувшийся Алеша, было новое выражение на лице постояльца. Улыбка пропала. Точно себя в зеркале увидел — так случается, если посмотришь, задумавшись о чем-то важном.

— Кирилл Иванович, — произнес Алеша, — а можно ли человека разбудить, если просто на него смотришь?

— А почему бы и нет? — переспросил Самарин.

— Вот только маму вы всё равно будить не стали.

— Нет, не стал.

— А где вы спали прошлой ночью?

— В укромном месте.

— С мамой?

— Ого! Да из тебя не кавалергард или инженер, а настоящий прокурор выйдет!

— А я каторжником стать хочу, — признался мальчик.

— Для чего?

— А чтобы убежать.

Пришли к полустанку. В дальнем конце желтых станционных строений пыхтел, точно старый пес, паровоз. Трое чехов, державших руки в карманах, прервали разговор, обернулись к Самарину с Алешей и ухватились за дула приставленных к стене винтовок.

— Здесь обожди, — велел Кирилл, выпуская детскую руку.

Мальчик остался ждать, а взрослый подошел к часовым для разговора. Легионеры держались настороженно. Проследили за жестом Самарина, указавшего на ребенка, еще о чем-то спросили.

Мальчик знал, что ночь их гость провел в маминой спальне. Думал, что Кирилл хотя бы немного расскажет о странном, пугающем танце, который исполняли с мамой по ночам другие мужчины. Порой шумели так, как будто маму обижали, но на утро она становилась ласковее, веселела. Ну ничего, может быть, Кирилл Иванович потом все скажет.

Мальчик подошел, как только Самарин его поманил. Стал разглядывать высоких чехов; один хмурился, а двое улыбались. Спросили на корявом русском, не хочет ли поглядеть на паровоз. Вот глупые! Разве Кирилл Иванович не сказал уже? Любят взрослые повторяться. Кивнул в ответ. Один чех положил руку на спину мальчика и пошел, подталкивая его вперед.

— Я с дядей Кириллом хочу, — сказал ребенок, как ему велели. Ведь мамин гость тоже на паровоз хотел посмотреть. Интересно ему было. Кирилл Иванович в паровых двигателях разбирался.

Посоветовавшись еще несколько минут, все трое двинулись с места: Самарин вел мальчика за руку, рядом — легионер с винтовкой, перекинутой через плечо.

Паровоз оказался темно-зеленой зверюгой, так и шипевшей необыкновенностью. Пах дымом и смазкой. Неужели люди до таких умных приспособлений додумались? Точно из-под земли выскочил, вот-вот станцию, а заодно и город под землю, прямо в адскую пасть, утянет — и дома, и людей, и дороги, всё покатится, поплывет…

Вот только к паровозу ничего не прицепили, кроме тендера с недавно нарубленными дровами.

В кабине машиниста сидело двое: снова чехи, тоже недоверчивые, но не потому, что сюда пришли русский каторжник с сыном вдовы, а оттого, что в их царство парового двигателя вошло двое чужих. В нескольких аршинах поодаль стоял легионер, всё высматривал.

Машинист кивнул Самарину, посмотрел на ребенка, не меняя выражения лица, и снова принялся возиться с круговыми шкалами и рычагами. Кочегар оторвал взгляд от топки и опять принялся подкидывать поленья из тендера. Голые руки сияли алым в отблесках пламени. На Алешину кожу навалился жар.

— Вот это огонь, — объяснял Кирилл Иванович, — а здесь дрова.

Мальчик взял с тендера полено и протянул кочегару, как только взрослый отвернулся от топки. Тот указал на открытую топку, и ребенок подбросил дров. В том месте, где рука оказалась ближе всего к пламени, кожу точно хлестнуло розгой.

Самарин пустился объяснять, как работает паровоз, насколько важно, чтобы в топке поддерживали высокую температуру, про датчик парового давления, про рычаг, выпускающий пар, чтобы крутились колеса, про тормоза и маленькую стеклянную трубочку, показывавшую, сколько воды осталось в громадной морде машины, чтобы никогда не пересохло, потому что нельзя. Пока Кирилл разглагольствовал о всевозможных видах двигателей, употребимых в Америке, Африке и в Англии, машинист изредка что-то одобрительно бурчал. Чуть погодя и сам включился в разъяснения.

Самарин удивился, что у них не было с собою оружия.

— Так вот же пистолет! — воскликнул ребенок, не дав машинисту и рта раскрыть, указывая на маузер в раскрытой кобуре, висевшей над головой машиниста.

— Молодец, Алеша, — похвалил Самарин. — Я и не заметил. А вот где, интересно, свисток?

— А вот, — показал машинист. Нагнулся, поднимая ребенка, и предъявил мальчику длинную, потускневшую от высохшей смазки цепь, свисавшую с паровозной крыши.

— А можно мне дернуть? — попросил мальчик.

— Что ж, дерни, — разрешил тот.

Детская рука ухватила цепь, и мальчик потянул за звенья. Ничего не произошло, и тогда Алеша дернул сильнее, пока не почувствовал, как раскрывается в машинной утробе клапан и как дрожит в руке цепь от переданной мощи. Локомотив испустил долгое, почти лошадиное ржание. И мальчик ощутил силу, точно от паровоза пронесся над тайгой его собственный крик одиночества и тоски.

И ребенку открылось: когда приходит нежданно беда, то даже мгновение спустя не уяснишь, в каком порядке всё случилось — какими бы яркими ни были осколки воспоминаний. Звук гудка таил в себе другой — пронзительный вскрик. Не просто звук, а удар по барабанным перепонкам, хлопок, взрыв! Еще Алеша увидел, как чья-то рука выхватила маузер из кобуры. Должно быть, рука Кирилла Ивановича, а выстрел послышался после.

Когда в чешского солдата выстрелили из пистолета, ему оставалось лишь повалиться наземь, точно набитому и раскрывшемуся чемодану, и только потом увидел ребенок маузер в руке Самарина, направленный на кочегара. Впрочем, всё это смешалось в голове у Алеши и мельтешило безумной пляской перед его внутренним взором: прицеленный пистолет, мертвый легионер, смертельный выстрел, рука Кирилла Ивановича, стремительно ухватившая маузер, гудок…

Несколько последующих моментов слились воедино, и Алеше оставалось лишь глядеть ярмарочный балаган уродливых потрясений, отплясывающих в детском мозгу, хотя в то же самое время ребенок замечал и другие события: Кирилл Иванович приказывает машинисту лечь, тот опускается на пол, Кирилл Иванович велит кочегару подбросить в топку угля, если дорога жизнь; приказывает увеличить давление…

Кирилл Иванович не кричал. Глаза его скользили то мимо машиниста с кочегаром, то по двору и снова — обратно, быстро и резко, даже как-то угловато, точно водомерки по глади пруда. Велел Алеше спрыгивать с паровоза. Мальчик прижался спиною к тендеру, вцепился в металлическую решетку.

— Прыгай, говорю! — крикнул Самарин. — Вот непослушный! Больше глядеть за тобой не стану.