Джеймс Мик - Декрет о народной любви

Вдалеке свистнул паровоз — уж не гудок ли разбудил? Вспомнилось, что случилось необычное, опасное, но милое. Как входил в лоно, заполняя собой, широкий, упругий бутон. Страстные мужские поцелуи, и как потянулись к члену руки, чтобы быстрее вошел в нее. Что за долгая жажда и как быстро утолена!

Пошевелила под одеялом вытянутыми ногами, подумав, куда ушел Кирилл и который час.

За окном было светло, и свет был ярок. Странно, что Алеши дома нет, что сын так и не показался. Может быть, увлек Самарина в сад поиграть в кавалергардов, в такую-то рань? Улыбнулась: вполне вероятно. В душе укрепилось чувство принадлежности к сообществу из троих, и женщина осознавала, сколь опасно такое ощущение, ибо непрочна связь… но им остается еще несколько совместных часов.

Встала, умыла лицо. Плеск ополаскиваемых в умывальнике ладоней натолкнулся на незнакомую тишину — холодную, застывшую. Тишина одиночества. На миг во рту пересохло, и прямо в халате Анна выбежала в коридор и поняла, что Алеша пропал.

Вдалеке раздались выстрелы. И пока спускалась по ступенькам, бегом, всё призывала Бога, в которого не верила. Звала сына на кухне, в саду, обежала по замерзшей земле вокруг дома и за калиткой… пока не капнула на ногу слеза, и тогда женщина заметила, что выбежала босая. Набрала в грудь воздуха, так что засаднило в легких, и крикнула, едва не сорвав голос:

— Алешенька-а-а!!!

Всхлипывая, с прерывистым дыханием, отирая нос тыльной стороной ладони, дрожа, оделась, завязала шнурки на ботинках. Тошнотворно кружилась голова, точно завертелось грузное колесо, вновь и вновь прокручивая одни и те же мысли.

Погубила своей похотью сына! Она, Анна Дутова, погубила своей похотью сына! Легла в постель с убийцей! Пожертвовала Алешенькой ради невыносимой жажды нежности, жажды проникновения, жажды быть желанной! Потеряла ненаглядного отраду, милого, родного непоседу, то смешливого, то сердитого любимого проказника, деспота сыночка… под сердцем носила, лелеяла, с мукой, так долго выращивала — и пропал маленький, а всё из-за неодолимого помрачения… Теперь уж не отмолишь, не вернешь, так будь же она навеки проклята! Муж сразу потаскуху в ней разглядел и как мог поскорее избавился. А всё она виновата. Жив ли еще сыночек? Нет, о таком и мечтать нельзя. Проклята! Дура! Похотью сына сгубила!

Побежала по большаку к полустанку. Плотник Грачев, из скопцов, рассказал: Алеша с каторжником рука об руку шел. Спросил, что стряслось, но женщина смолчала.

Внутри нее по-прежнему вертелось колесо. Похотью сына сгубила! Жив ли еще? Дура!

Вдалеке послышалась пальба, на сей раз — раскаты тяжелой артиллерии. Анна утонула в толпе чешских легионеров. Навстречу женщине от станции бежала рябью сумятица. Один легионер споткнулся, упал, вскочил и помчался дальше. Алмазная синь неба, стянувший лужицы чистый ледок превращали происходящее в подобие конфитюрной коробки, таившей внутри судный день.

Бойцы перекрикивались по-чешски. Мчались, держа винтовки в обеих руках, оглядываясь по сторонам, слегка подавшись телом вперед, точно ожидали вражеского нападения с любой стороны.

Возле станции лежал полуприкрытый дерюгой мертвец; сапоги торчали в сторону под странным углом. Анне почудилось, будто внутрь нее просунулась рука, стиснула сердце и встряхнула всё тело. От волнения Лутова была не в силах разрыдаться; женщина вцепилась себе в волосы. Чешские солдаты мельтешили подобием толпы. Едва понимая чужое наречие, Анна всё же уяснила, что угнали единственный паровоз. Побежала в самую гущу толчеи — там, дрожа, закутавшись в одеяло, сидел человек, в котором мать узнала машиниста. Какой-то солдат вправлял ногу сидевшего. Тот морщился от боли.

— Вы видели моего сына? — спросила Анна. Скрипнуло, крутанулось колесо. Убитого ею мальчика…

— Ах ты, стерва поганая! — выругался по-русски машинист, глянул и, отвернувшись, добавил что-то на чешском. Остальные бойцы глядели на Лутову неотрывно.

— Мне нет дела до ваших оскорблений, — заявила мать. — Где мой сын?

— Каторжник забрал. Мы все для него — дети. Ишь ты, мальцу хочется поглядеть на работу машиниста! Ну что ж, заходи и дядю приводи! — Машинист сплюнул; по толпе пронесся ропот. Он продолжил: — Твой сорванец с самого начала знал, что каторжник затеял, и ты тоже с ними заодно была! За мальчишку не волнуйся. Как доберется до вас Матула — из обоих ужин для воронья выйдет.

Вдали, на путях, закричал, замахал руками человек. В руке он держал револьвер. Оказалось, Дезорт подзывал легионеров. Побежали по шпалам, с ними Анна, в слезах, под стук в висках, еле различая, где шпалы, где рельсы, содрогаясь от самоотвращения.

Вскоре столкнулись с остальными чехами, побежавшими к вокзалу напрямую, сразу через площадь. Смутный и Бухар установили «максим» так, чтобы пулемет был направлен вдоль рельс. Ганак бродил кругами — широкоплечий, жилистый, руки в карманы, украдкой оглядывая каждого.

Расставив ноги, зажав большие пальцы под ремнем, стоя у рельс, точно на баррикаде, спиной к Анне, лицом к путям, возвышался Матула. Анна подбежала, обогнула капитана, чтобы взглянуть в глаза. И как только получалось, что взор, в котором горел живой ум, оставался безжизненным сам?

Поворот колеса. Анне показалось, будто Матула — часть кары, ниспосланной за предательство сына, за то, что легла с каторжником. Чистый взгляд, лишенный даже успокоительной злобы, презрения или ненависти, свидетельствовавших бы о принадлежности к роду человеческому, казался теперь естественным. И не оттого, что взгляд капитана был чуждым в своей прежней бесчувственности, а потому, что раньше, до грехопадения, Анна не понимала, насколько естественна человечеству бесчеловечность командующего корпусом.

— Где мой сын? — прошептала мать.

— Городская потаскуха спрашивает, где ее сын? — во всеуслышание произнес Матула. Остальные чехи, цыкая друг на друга, замерли, прислушиваясь. — Все тебя бросили! Жид твой, Муц, сбежал, а любовник-каторжник еще и мальчишку увел! Ничего для тебя больше не осталось… вот разве что лейтенант Ганак тебя захочет.

— Но почему вы не отправились в погоню?!

— Далеко от меня не уйти, — заверил Матула. — А пока… придется тебе залог за беглеца внести. Мы условились, что залогом станет твоя жизнь.

— Дурой я была, — произнесла Анна и зарыдала. — Ужасную ошибку совершила! Умоляю, спасите моего сына! — и упала на колени. — Прошу, спасите!

Стоявшие кругом чехи неловко переминались с ноги на ногу.

— Целуй мне сапог, — приказал капитан.

Мгновенно Анна испытала облегчение. Медлить некогда. Сейчас ее допустили на лобное место; казнь может продлиться, но хуже уже не будет. Пальба прекратилась; воцарилась совершенная тишина.