Гектор Тобар - 33. В плену темноты

Эдисон хотел жить и потому решил двигаться как можно меньше. Кое-кто упрекал его и других за то, что они отказывались покидать Убежище с его дешевым плиточным полом и стальной дверью. Но Эдисону подобное поведение представлялось единственно разумным, особенно учитывая, что они и так обессилели от голода. Просто ждать и отдыхать. «Я старался беречь силы. Иногда я вставал и совершал короткие прогулки. Но потом я стал замечать, что ноги отказываются повиноваться, когда я хочу сходить в туалет. Меня начала одолевать страшная усталость. Правда, у меня хватило ума – быть может, правильнее назвать это инстинктом? – не делать ничего такого, что могло бы погубить меня. Так поступали многие», – пояснял Пенья.

А ведь, кроме Эдисона, в Убежище полно и других людей, страдающих и взбешенных, соединяющих свои голоса в хоре горьких жалоб. «Они без конца повторяли: “Если я выберусь отсюда, то сделаю то-то или то-то”, – рассказывал Эдисон. – Они говорили: “Жаль, что я был таким плохим отцом”. А когда спрашиваешь у него, сколько у тебя детей? – то глаза его наполнялись слезами. И ты смотришь на своего соседа и понимаешь, что ему куда хуже, чем тебе, и что он готов сломаться. В этом и заключается горькая правда: внизу, под землей, героев не было».

Да, они – совсем не герои, а самые обычные люди, которых гложет страх и которые успокаивают свои урчащие желудки обильными порциями грязной воды и ждут полудня, когда соберутся вместе, чтобы поесть. Но сначала, перед тем как приступить к трапезе, высокий и облысевший Хосе Энрикес читает молитву, к которой присовокупляет несколько слов в качестве короткой проповеди. Иногда он на память цитирует притчи из Библии. Самой подходящей тогда казалась им аллегория об Ионе, которого проглотил кит. Господь отправил Иону с миссией, чтобы тот говорил от его имени в одной из деревень, но Иона вместо этого сел на корабль и поплыл в другую сторону. «У Ионы был дурной нрав, – рассказывал Энрикес, – и тогда Господь решил поприжать его немножко. Он наслал ужасную бурю, которая принялась трепать несчастный корабль. Когда же спутники Ионы уразумели, что это он навлек на них гнев Божий, то выбросили его за борт, где его и проглотил гигантский кит. Неповиновение к добру не приводит», – поучал Энрикес. Иона оказался в аду и «во чреве», продолжает Энрикес, вспоминая выражение, прочитанное им в Библии. По-испански это звучит как « profundidad » [20], и слово это, услышанное из уст человека Божия, произвело настолько глубокое впечатление на Виктора Сеговию, который ведет дневник, что он записал его несколько часов спустя.

«…до основания гор я нисшел, – гласит отрывок из Библии. – Земля своими запорами навек заградила меня» [21]. Иона вверяет себя Господу и говорит, что Бог “…извел душу его из ада”, и обещает “гласом хвалы” принести Господу жертву. И тогда Господь повелел киту извергнуть Иону обратно на сушу. И здесь, в этом кошмарном месте, послание это звучит куда сильнее, чем в любой церкви: они сами словно перенеслись в эту притчу», – подумал Йонни Барриос.

Они продержались уже две недели практически без еды, не имея даже твердой уверенности, что когда-нибудь смогут нормально поесть, и все, что с ними произошло, обретало в их глазах могущественный, сакральный смысл. До той поры Виктор Сеговия не жаловал церковь своим вниманием, но теперь он вроде как ежедневно бывает на службе, потому что с каждой молитвой в нем крепнет убежденность, что эти тридцать три мужчины оказались вместе не просто так, а по воле Божией. Виктор записал в своем дневнике, что до катастрофы он полагал церковь местом, куда захаживают исключительно грешники, чтобы попросить прощения. Но теперь Энрикес передал ему послание любви и надежды. Да и с самим Пастором произошли разительные перемены: из-за невыносимой духоты и влажности он снял рубашку, обрезал штанины, превратив брюки в шорты, и расхаживал в обрезанных сапогах, ставших похожими на сандалии. С голой грудью, поросшей редкими волосами, и лысиной, окруженной клочьями бывшей шевелюры, Энрикес, рассуждающий о Боге, напоминал какого-то древнего отшельника-святого, обитающего в заброшенной пещере. Впечатление это еще усиливалось тем, что, проповедуя, он, казалось, искренне верил в то, что говорит. Господь любит вас всей душой, утверждал Пастор, и Виктор Сеговия записал его слова к себе в дневник: «Идите к нему и увидите, что он любит вас, и тогда вы обретете мир и покой». Для Виктора это стало откровением. «Я вдруг понял, что в церковь люди идут и для того, чтобы выразить свою благодарность, и что на тех, кто там бывает, снисходит Божья благодать», – написал он.

В другой проповеди Энрикес поведал им о том, как Христос взял пять хлебов и две рыбины и, приумножив их, накормил пять тысяч страждущих. Затем он первым стал читать молитву, прося Господа растянуть их жалкие съестные припасы как можно дольше, потому что скоро они должны иссякнуть.

«Пастор молился о приумножении еды, – говорил впоследствии Марио Сепульведа, – а потом я увидел, как один из los niños подошел к шкафчику и заглянул внутрь, словно проверяя, не прибавилось ли там еды».

Но вместо этого с каждым разом обнаруживалось, что еды остается все меньше и меньше. Шахтеры начали рыскать по углам, выискивая все, что могло бы сгодиться в пищу. Йонни Барриос, человек, который не смог уберечь припасы от нападения голодных мужчин в день катастрофы, заметил, как один из шахтеров подобрал выброшенную жестянку из-под консервированного тунца, сунул палец внутрь, провел им по стенкам, а потом принялся жадно облизывать его. Йонни еще ни разу в жизни не видел, чтобы хорошо оплачиваемый работник опустился до такого состояния. Другие повадились рыться в мусорных корзинах и, находя обрывки апельсиновой кожуры, тщательно вытирали их и съедали. Сам Йонни не побрезговал гнилой грушей. «Она показалась мне необыкновенно вкусной. Я был жутко голоден». Виктор доел надкусанный фрукт, обнаруженный им в мусоре, и 11 августа, в среду, сделал запись об этом в своем дневнике, вспоминая, как часто ему приходилось видеть распоследних бедняков в Копьяпо, роющихся на свалках в поисках съестного: «Но мы не обращали на них внимания. Люди думают, что уж с ними-то такого никогда не случится, а теперь взгляните на меня, доедающего кожуру, мусор и все остальное, что только можно». Карлос Мамани, эмигрант из Боливии, тщательно обшаривал землю в поисках живности – букашек или червяков. Заметив их, он ловил их и поедал. Но, точно так же, как под землей не водятся бабочки, в шахте не встретишь и гусеницу с жуком.

С каждым днем шахтеры слабели и им становилось все труднее подниматься или спускаться по Пандусу под наклоном десять процентов, и ощущение физической немощи и усталости лишь усугублялось по мере того, как вокруг Убежища постепенно скапливалась вода, текущая сверху, от буров, которые пытаются пробиться к ним. Вода впитывалась в породу, отчего та превращалась в грязь, в которой вязли сапоги шахтеров и прокручивались, скользя, колеса машин, когда люди пытались завести их и тронуться с места. Несколько горняков с помощью фронтального погрузчика попробовали соорудить нечто вроде земляной дамбы, но вода быстро размыла ее. Марио Сепульведа бездумно бродил взад и вперед по вязкой жиже, без рубашки, покрытый копотью, и на лице его читались смятение и беспокойство. Вот он умолк, обрывая разговор, в котором только что участвовал, и шахтеры недоуменно поглядели ему вслед: он уходит один, и щеки его покрывает густая черная щетина под стать темному ежику волос на голове. Марио поднялся к лагерю механиков на отметке 190 и принялся рассказывать им о том, какие чувства испытывает и какой это стыд и позор, что ему суждено умереть здесь, а те в ответ попытались приободрить его. Вернувшись в Убежище, Сепульведа забылся беспокойным сном. Виктор Сеговия слышал, как он разговаривал во сне, то и дело выкрикивая имя своего сына Франсиско: «Зрелище было жалким: взрослый мужчина средних лет, который настолько соскучился по сыну, что зовет его во сне». Но тут Марио проснулся, мрачный и подавленный. Обычно Перри не лез за словом в карман, но сейчас он не знал, что сказать.