Гектор Тобар - 33. В плену темноты

Просмотрев это видео, «…я ощутил огромную радость. Непривычное чувство, – признался Хорхе. – Но вскоре после этого мне стало плохо. Я впал в депрессию. Мне сейчас трудно описать, что я тогда чувствовал». Дождавшись того, чего более всего желал в жизни, – ласковых слов от старшего сына, – Хорхе захандрил. Он долго подбирал слова, пытаясь объяснить, почему это произошло. Быть может, это было осознание того, что сын простил его, а он должен лечь в могилу живьем. Или, быть может, всему виной то незамысловатое соображение, что он не может быть рядом с сыном, который снова стал разговаривать с ним, как и не увидит своего новорожденного внука и всю семью, которая, как теперь ему стало известно, воссоединилась и собралась вместе в лагере. «Меня охватило страстное желание оказаться там, рядом с ними, и огромная тоска», – признавался он.

За свою долгую шахтерскую жизнь Хорхе пришлось научиться быть храбрым и сильным. Храбрым, когда ему исполнилось двенадцать и он впервые спустился в шахту, и сильным, когда он оказался в шахте стариком, со съеденными легкими и натруженными мышцами. Но еще никогда ему не приходилось бывать таким сильным и храбрым, как сейчас, когда здоровье подорвано двухнедельным голоданием и сыростью, но и не приходилось зависеть от других людей, которые кормили его, не приходилось быть объектом семейной любви, которую он видел и чувствовал, но на которую не мог ответить. Как-то вдруг все те вещи, которые, по идее, должны были заставить его испытать гордость и воодушевление, вызывали у него одну лишь горечь. Всего несколько дней назад ему ничего так не хотелось, как съесть хоть что-нибудь, но теперь шоколадные пищевые заменители «Иншур», что присылают им сверху спасатели, выворачивали его наизнанку. «Это чертово молоко всем нам отомстило», – заметил он.

Вот и Пастор, Хосе Энрикес, выпив свою бутылочку «Иншур», едва не лишился чувств – так сильно его тошнило. Заметив это, Педро Гомес поспешно сунул свою порцию в руки кому-то из шахтеров. У многих начали проявляться первые признаки желудочных и уретральных расстройств, которые будут мучить и терзать их еще долгие дни и недели. Кое-кто из шахтеров уже испытывал проблемы с мочеиспусканием, и вскоре масштабы их коллективных страданий оказались настолько велики, что Марио Сепульведа заявил Йонни Барриосу, их сиделке, чтобы тот потребовал лекарства от врачей наверху, когда будет разговаривать с ними в следующий раз. Хорхе Галлегильос окончательно обессилел, чтобы бороться с этими напастями. Ноги у него распухли и отекли настолько, что даже несколько шагов для него превращались в пытку. Все его тело покрылось грибковыми язвами. Во время ежедневных собраний он часто даже не мог подняться на ноги, и тогда товарищи вставали над ним и читали молитву о его выздоровлении.

С тех пор как к ним в Убежище прорвался бур и пропавшие без вести шахтеры были наконец обнаружены, дневник Виктора Сеговии отнюдь не всегда лучился оптимизмом и жизнерадостностью. «…Клаудио Янес доводит меня до бешенства тем, что спит целыми днями и просыпается только для того, что раскритиковать всех и вся… Дарио Сеговия чуть не подрался сегодня с Франклином, – написал он 24 августа. – Настроение у всех подавленное. До прибытия помощи среди нас царил мир, мы молились каждый день… А теперь, когда появилась надежда, вместо того чтобы объединиться еще сильнее, мы только и делаем, что спорим и скандалим…» Раз в два дня Виктор непременно упоминал о ворчании, долетавшем до них изнутри горы и живо напоминавшем им об обвале, после которого они превратились в пленников. Спасение от этой шумовой пытки казалось мучительно близким как никогда, но в тот момент ему оставалось одно – ждать, когда его спасут… и накормят. «Теперь я знаю, что чувствует животное в неволе, находясь в постоянной зависимости от человека, который кормит его», – писал он. Почти ежедневно в его дневнике появлялись все новые упоминания о мелких ссорах между шахтерами, но 28 августа, после просмотра первых семейных видеопосланий, расположение его духа явно улучшилось. «Организовано все просто прекрасно… Сегодня у нас приподнятое настроение. Мы очень счастливы». После нескольких недель, когда их одежда буквально пропиталась потом и почти все ходили голыми по пояс, прибыла партия чистых нейлоновых рубашек. Они такого же красного цвета, как и свитера национальной сборной Чили по футболу, и многие горняки стали носить их.

Вечером 28 августа эта вновь объединившаяся команда чилийских героев устроила очередное собрание. «С прицелом на будущее, когда выйдем отсюда, мы обсуждали один очень деликатный вопрос, – написал Виктор в своем дневнике. – Мы – единственные, кто знает, что нам довелось пережить. И когда наступит подходящее время, мы непременно расскажем об этом». Темой для обсуждения стала их собственная история, в которой они жили здесь и сейчас. Из никому не известных трудяг, рискующих жизнью в дерьмовом старом руднике, они превратились в знаменитостей, с которыми не чураются общаться президент, его министры и даже обожаемая икона всех чилийцев, футбольная звезда Иван Заморано, накоротке поболтавший по телефону с Франклином Лобосом (в начале 1980-х оба пару лет играли в одной команде). Звездная болезнь заразительна, и сильнее всего она задела Марио Сепульведу, который с утра до вечера только и разглагольствовал о том, какие сумасшедшие деньги можно заработать, если рассказать их историю «кому надо». Вниз, в шахту, начали потихоньку попадать газеты, и горняки уже видели статью, в которой их сравнивали с уругвайской регбийной командой, оказавшейся в Андах без припасов и снаряжения [49]; так вот, в статье речь шла о том, как уругвайцы продали права на фильм и книгу. Хуан Ильянес заявил, что история рудника «Сан-Хосе» принадлежит им всем и каждый может рассчитывать на свою долю; это было настолько очевидно, что ему никто не возразил. Более того, Ильянес настаивал, что все они должны придерживаться пакта молчания об аварии и ее последствиях и что дневник, который ведет Виктор Сеговия, – это свидетельство их борьбы и что он тоже должен принадлежать всем им. И здесь возражений не нашлось: шахтеры сошлись на том, что Виктор – их официальный хроникер.

На следующий день Виктор уже пользовался новой ручкой и блокнотом, которые по его просьбе прислала семья. К нему подсел Марио Сепульведа. Дневник Виктора – «священная реликвия», сказал он, и в один прекрасный день он мог бы превратиться в книгу, которая расскажет их историю всему миру, что принесет им кучу денег. Немного поразмыслив об этом, Виктор записал: «…я вел этот дневник для того, чтобы выжить и не сойти с ума, а не превращать его в книгу… Тогда я не придавал ему особого значения». Виктор, чье образование закончилось в пятом классе, когда его выгнали из школы за драку, и представить себе не мог, что, поверяя свои мысли бумаге, повысит собственную самооценку или что вообще когда-нибудь будет думать о себе как о писателе. Он ведь никогда не бывал дальше окрестных пустынных городков Копьяпо, а вот под землей обрел славу хроникера событий, которые однажды потрясут мир.