Григорий Канович - Местечковый романс

Когда Хенка, ещё не имея денег, действительно завела разговор на эту тему, Шлеймке слушал её и становился всё угрюмее и угрюмее. То ли от недовольства, то ли от изумления лицо его вдруг по-старчески сморщилось.

— Что ты так нахмурился? На заработанное тобой я ехать не собираюсь. Успокойся! Не потрачу ни одного твоего лита. Поедем на недельку на мои сбережения. Ведь я не калека, как-нибудь заработаю на поездку своими руками.

— Ты хоть знаешь, Хенка, сколько стоит один билет в Париж? Туда и обратно?

— Когда заработаю, тогда и узнаю. Буду каждый месяц откладывать десять литов, — сказала мама. — За год, надеюсь, наберётся нужная сумма. Вот уж Айзик и Сара удивятся, когда мы появимся вдвоём у них на пороге: ты в фетровой шляпе, а я в новом шёлковом платье. Спишусь с Этель Кремницер, у меня есть её адрес, может, она встретит нас на вокзале, погостим у неё и у господина Арона. Увидим Рафаэля…

Как часто бывало с моим отцом, он вдруг до донышка исчерпал весь свой гнев, оттаял. Его суровый взгляд подобрел, лицо, как после бритья, разгладилось и залоснилось.

— А куда потом? — спросил он с чуть заметной улыбкой.

— Как куда?

— Может, через годик после Парижа войдём во вкус и махнём через океан — в Америку? Нужно же попробовать деликатесы Леи и Филиппа!

— А почему бы нет? — тоже улыбаясь, ответила мама. — Если не мечтать, зачем тогда вообще жить на свете?

Отец промолчал. Ответа на вопрос, зачем жить на белом свете, у него не было, и он только пожал плечами.

Мама не сразу решилась начать переговоры со стариками Коганами. Раздумывала, отметая сомнения и прикидывая в уме выгоды, а потом наконец отправилась на улицу Кудиркос.

Хозяин кирпичного одноэтажного дома Рувим Коган долго не открывал двери, никак не мог попасть ключом в замочную скважину.

— Вы от аптекаря Ноты Левита? — поинтересовался он, когда обитые войлоком двери всё-таки сдались старику на милость и широко распахнулись.

— Нет.

— Простите великодушно. Нота, мой старый друг, обещал через свою помощницу Мирру прислать таблетки, которые нам с Нехамой выписал доктор Блюменфельд. Сами мы, увы, на такие расстояния уже не ходим. Ноги у нас вроде бы имеются, но почему-то наотрез отказываются двигаться. Хватит, говорят они, больше не желаем вас носить, и не упрашивайте! И глаза говорят то же самое — хватит, больше не желаем, точка! Очки, и те бастуют. За долгие годы, мол, вы уже успели на всё наглядеться, скажите нам за это спасибо. Вот так. Проходите, пожалуйста, не стесняйтесь! Кроме доктора Блюменфельда и воровки Ханы, которую мы с позором выгнали, к нам в последнее время никто не приходил, поэтому мы даже мышам рады. Каждый вечер я жду, когда они наконец-то выползут из своих норок и запищат. Я здороваюсь с ними и благодарю за то, что пожелали побыть со мной и с Нехамой. Жаль только, что с ними нельзя попить кофейку.

Высокий, поджарый Рувим Коган с большой заснеженной головой в неглаженых брюках, голубой сорочке и хлюпающих по-лягушачьи домашних туфлях провёл маму в гостиную и властным жестом усадил за стол.

— Нехама! У нас гостья! — крикнул он.

Никто не откликнулся.

— Нехама! — позвал ещё раз старик. — Гостья, говорю.

Жена Когана долго не показывалась. Наконец маленькая, словно игрушечная, Нехама выплыла из-за ширмы, развела руками, извинившись за задержку, кивнула и села напротив гостьи.

— Если позволите, хотел бы знать, с кем имею честь? — спросил Коган.

— Я Хенка Канович. Дочь Шимона Дудака.

— Очень приятно. Хенка Канович, дочь Шимона Дудака… — Хозяин порылся в своей обмелевшей памяти, как в старом кошельке, где завалялись мелкие монеты: — Дудак, Дудак… Сапожник с Ковенской? Не у него ли я когда-то чинил свои штиблеты?

— Он самый, — обрадовалась мама. — Я его старшая дочь.

Маму так и подмывало подхватить это тусклое воспоминание и дополнить чем-то — рассказать о муже-портном, о своей службе у Кремницеров, но Коган не дал ей это сделать.

— Очень приятно, — повторил он и высокопарно спросил: — Чем могу служить, госпожа Канович?

— Я слышала, что вы ищете домоправительницу.

— Вас не обманули. Ищем… Давно ищем! Нам с Нехамой без помощницы уже не обойтись. Прежнюю экономку Хану, как я уже изволил вам сообщить, мы выгнали — оказалась нечиста на руку, приворовывала.

— Я служила несколько лет в доме у реб Ешуа Кремницера, нянчила его внука Рафаэля, готовила, даже в скобяной лавке иногда заменяла больного реб Ешуа, — всё-таки вставила мама.

— О, Кремницеры! Арон всегда заправлялся у нас бензином! Он был первым евреем в Йонаве, который обзавёлся «роллс-ройсом»! А реб Ешуа воистину был праведником. Мы с ним одногодки, он родился в июне, а я в декабре тысяча восемьсот пятьдесят девятого. Оба появились на свет, так сказать, до новой эры… Ну что же! У вас отличные рекомендации.

Нехама участия в разговоре не принимала. Она безмятежно дремала в мягком плюшевом кресле. Коган продолжил:

— Вы, наверное, знаете, что наш сын уехал в Аргентину?

— Да.

— Он обещал, как только там устроится, забрать нас к себе. Но что, скажите, делать нам в этой Аргентине? Своё танго с Нехамой, даруй Бог ей здоровья, мы уже давно оттанцевали. — Рувим Коган вздохнул и неожиданно сказал: — У вас, как я заметил, доброе лицо, хорошие, не фальшивые глаза.

— Спасибо, — мама смутилась.

— Думаю, мы поладим, и вы станете не нашей служанкой, а неназваной дочерью.

— Ну что вы!

— Мы вас не обидим — положим хорошее жалованье. Люди мы не бедные и не скопидомы. На тот свет ничего с собой брать не собираемся. Не устилать же наши могилы бумажными цветами из банкнот разного достоинства.

Рассудительный и разговорчивый Рувим Коган покосился на задремавшую жену, свернувшуюся калачиком, и снова обратился к гостье:

— Но, пока мы живы, давайте поговорим о деле. Этой воровке Хане мы платили двадцать пять литов в месяц, а вам я предлагаю тридцать пять. Еда, конечно, общая, за одним столом. Жаль, что вы гораздо выше Нехамы. У неё в шкафу целый магазин всяких платьев, юбок и блузок, которые она давно не носит. Теперь её гардероб, увы, достанется прожорливой моли.

— Что вы, что вы! — зарделась мама. — Мне ничего не надо, я одета и обута.

— Словом, мы в долгу не останемся. Есть, правда, одна загвоздка. Если мы, не дай Бог, расхвораемся, вам придётся в эти ночи спать, пардон, не с мужем, а с нами, в отдельной, разумеется, комнате. Подумайте! Может быть, вас это не устраивает, тогда вам стоит поискать другую работу.

— Я уже подумала. Могу с вашего разрешения начать работать хоть завтра.

— Замечательно! Нехама, Нехама! — Коган принялся будить жену.