Лутц Зайлер - Крузо

У Эда перехватило горло. Он едва не ринулся на Крузо, но тотчас устыдился. Ему не хватало воздуху. Уже не лучший друг – в один миг. Всего лишь тот, кого терпят. И даже меньше.

– Конечно, ты волен уйти, в любое время. Я не могу тебе воспрепятствовать.

В глазах друга Эд оказался несостоятельным, а ведь он все всегда делал, был хорошим товарищем, лучшим. Крузо словно бы отнял у него все это, одной-единственной фразой.

– Я тебе приснился.

– А теперь ты – часть «Отшельника», разве это не сон?

Во дворе царила тишина. В судомойне темно, только маленькая люминесцентная лампа на полке буфета. Они сидели у окна, за кельнерским столом. Крузо плеснул в кофейную чашку «виви» (вишневого ликера с виски). Обняв Эда за плечи, он не спеша, как раненого, привел его назад, в «Отшельник». Эд дрожал, зубы стучали по фарфору чашки. Физическая реакция в этот миг – как ломка. Безумие еще поблескивало в глазах, но злость утихла. Он судорожно дышал в чашку. Будто самое главное было – найти Лёша. Будто речь всегда шла только об этом. Не о К. И не о Г.

– Лучше бы ты остался в комнате. – Голос Лёша звучал озабоченно. – Тебе там нравится, из всех нас именно ты большую часть времени проводишь в своей комнате, пусть так и будет.

В виски с вишневым ликером было тепло и хорошо. Как будто виски с вишневым ликером выпил его. Подняв голову, он увидал под соседним столиком босые, узкие ноги. Кто-то там спит, подумал Эд. Каждому нужно лишь место для ночлега, приют, кров, где…

– К. в безопасности?

– С ней все в порядке, Эд. У нее было время.

– Она вернется?

Внезапно заработал холодильник, стаканы в буфете задребезжали. Стальные кофейнички блестели в полумраке, будто только что отполированные. Эд знал, что внутри они бурые и заскорузлые, иные почти черные.

– По-настоящему она не уехала. Она теперь одна из нас. Просветленные все поддерживают связь друг с другом, каждая женщина, каждый мужчина.

Эд выдохнул, отодвинул свою чашку на середину стола. Он толком не понял. Вообще как-то забывал, что означают фразы. Жил теперь в берлоге, глубоко в шуме. Там просто говорили тихонько себе под нос, его голосом. Там было чудо как приятно слышать звучание слов, чувствовать силу и энергию Крузо.

– Они практикуются в свободе, Эд. Никто ничего делать не должен, и ты тоже.

– А им не кажется, в смысле…

– Они учатся, Эд. Некоторым это дается нелегко. Они растерянны и ошеломлены. Это нормально. Вместе со свободой им вдруг много чего открывается, все их забытые потребности, часто разом.

Ночь все еще полнилась шумом. Эд был заключен внутри него. Этот шум уменьшал его до размеров яйца, тогда как внешнее постоянно разрасталось. На дне одного из стальных кофейничков Эд как-то обнаружил нацарапанный знак. Самый запретный знак на свете. Совершенно машинально он несколько раз ткнул щеткой внутрь – и давнее свидетельство, поблескивая, проступило из-под коросты. Эд мгновенно понял, какая ответственность лежит на них, на судомоях. Почти невыносимое бремя.

Новая девушка шевельнула рукой, и Эд проснулся. «Два часа четыре минуты. Прослушайте сообщения о ситуации на дорогах». В ночи по-прежнему шум и шорохи. Окружают Эда со всех сторон. Шум уменьшал его до размеров яйца, тогда как внешнее…

Не было ни знака, ни пароля. Незадолго до полуночи они просто вошли к нему в комнату. Стояли в темноте, свет не включали, «Виола» играла национальный гимн.

Свет не включали, будто им поставили такое условие. Возможно, это вроде как защита, правило Крузо. Их контуры расплывались и срастались с вещами, и днем они тоже остались здесь, у стола, на кровати, на полу; комната медленно становилась картиной кораблекрушения. Чуждого и знакомого кораблекрушения, крушения целой страны.

Никому не пришлось долго нащупывать выключатель, не пришлось унижаться. Многим хотелось бы отдать что-нибудь взамен, говорил Крузо, но никто ничего делать не должен, и он тоже.

Так и было.

Все происходило как бы само собой, безлико.

Моника, Невидимочка, вскоре положила ему в комнату второе одеяло, и Эд кутался в него, когда в попытке сохранить дистанцию порой устраивался на полу.

Но и среди нелегальных ночлежников попадались такие, что ни в коем случае не хотели обижать его и, стало быть, не смели занимать пустую кровать. Молча и не издавая ни единого звука, похожие на духов, они закрывали дверь и укладывались на полу.

Вот почему в иные ночи на кровати не было никого, зато теснота царила на грязном полу, где по-прежнему кучками лежали высохшие дохлые тараканы, размещенные аккуратно, чуть ли не по плану, словно их принес сюда какой-то старательный могильщик. Почти безотчетно Эд прикидывал, какие животные поедают тараканов. Вероятно, их хрустящие тельца содержат все мыслимые витамины, микроэлементы, ценные вещества, которые в правильной дозировке обеспечивали едва ли не бессмертие или хотя бы столь тонкую восприимчивость, что с их помощью можно бы читать уже не только глазами, но и кожей, например в полной темноте.

Когда Эдгар просыпался (большей частью внезапно, весь в поту, с эрекцией, да такой, что она причиняла боль; иногда он пытался погладить себя, как прикосновением успокаивают ребенка, но прикасался лишь к бестолковому сучку, который ни к селу ни к городу торчал в пространство и словно бы жил своей жизнью, без Эда и далеко по ту сторону его усилий… как бы это выразиться… сохранить достоинство, он слышал дыхание, чужое и собственное, в настороженном круженье, разговор из воздуха, слышал долго, пока не обнаруживал ритм, приспосабливался к нему и снова уходил в сон, погружался в безумные сновидения.

Тьма поглощала не все черты. Кое-кто из потерпевших крушение излучал большую уверенность и самонадеянность. Они были гордыми, без ожесточения, зато полны мечтаний и планов (главное воздействие острова). Иные разговаривали с Эдом, тихонько, шептали в темноту его комнаты, называли свое имя, с готовностью отвечали на вопросы, благодарили. Никогда ему не попадались такие, что норовили выспрашивать только его, без сомнения, благодаря выбору Крузо, его осторожности и его критериям, о которых Эд до сих пор не имел точного представления. Впрочем, некоторым крушение, кажется, не приносило радости, не обрывало их вечной жизненной скуки; они как бы лишь выполняли некую обязанность (пожалуй, быть счастливыми), следовали представлению о тоске, которое добралось до них вместе со слышным на всю страну зовом острова, но ничто не имело для них значения. С ними в комнату словно входил штиль. Они были насмешниками, и только. Были и другие, мнившиеся Эду падшими существами, с движениями замедленными и скованными предчувствием очередного поражения. Иные подолгу просто стояли в темноте у двери, не шевелясь. Как робкие, перепуганные животные, которые хотя и добрались до укрытия, но не могли ему по-настоящему доверять. Словно поневоле хранили тяжкий страх, думал Эд.