Лутц Зайлер - Крузо

– Мы оба!

Эд опустил голову.

– Кстати, никого больше и не осталось, – пробормотал Крузо, – все ушли, Эд, ушли, ушли!.. Хотя к завтраку есть шампанское, советское шампанское с «виви».

Он плеснул шнапса в полупустой бокал с шампанским. Эд по-прежнему ждал, что из своей конуры выйдет Кромбах или у стола вдруг появится кок Мике, с пропотевшей запиской в руке, ему очень этого хотелось.

– За Соню, Солнышко, Софью, за Соню Валентину Крузович, за ее тридцатипятилетие! Ее здоровье… гип-гип ура… черт побери, Эд, ты можешь себе представить, что я это распевал, я, Эд, ее крошечный младший брат?

– За Соню, – ответил Эд, подняв свой бокал. Он думал о Г. О том дне, когда она нашла Мэтью, еще слепого, с перепачканной шкуркой.

Их движение головой к столу, неожиданно резкое, голодное, вытянутые трубочкой губы – оба точно пытались одновременно поцеловать фотографию. Эд почти забылся при этом – подул, сплюнул, вдохнул дым.

– Останься пока здесь, братишка, а? Останься-пока-здесь!

Голова Крузо несколько раз пьяно мотнулась туда-сюда, как бы объясняя, почему это совершенно необходимо.

Эд впервые надел свитер Шпайхе. Вытряхнул его, ощупал, прижался лицом к шерсти. Она пахла табаком, и на миг он ощутил что-то вроде благодарности.

«Закрыто на учет» – вернувшись с моря (бурного, ревущего моря, при виде которого впору было упасть в обморок или хотя бы преклонить колени), он обнаружил на двери эту табличку. В ресторане пахло дымом.

– Happy birthday, малышка.

Все лицо в восковых брызгах.

Некоторое время он колебался. Потом взял фотографию и отнес к себе в комнату. Медленно прошел по коридору, распахнул все двери. Никого больше не осталось.

Крузо лежал поперек стойки, спал. Правая рука свисала в раковину, обхватывала стакан. Эд вытащил стакан из его пальцев, положил размокшую руку на сухое место.

Локтем его друг опрокинул несколько чистых бокалов, один разбился. Эд укрыл спящего скатертями, подложил ему под голову сухую тряпицу. На миг щека Крузо оказалась в его ладони.

Начал он с осколков. Потом убрал со стола персонала, на всякий случай прибрал и буфетную стойку, одно вытекало из другого. Не колеблясь, бросил в мусорное ведро остатки пирога. На кухне царил хаос. Он спустился в подвал, глянул в печь. Сказал в огонь несколько слов, потом вынес в бочку золу. Зольник прикрыл тряпкой, чтобы ветер не выдувал золу, и опять подумал о своем отце, но здесь ответственность лежала на нем самом. Сложил в мойку грязные сковородки, залил водой. Подождал, пока не уверился, что на террасе нет однодневных туристов (временами голоса, оклики, дерганье дверной ручки), потом вышел на воздух и стер с доски меню. Внезапно мысль об их ассортименте стала невыносимой. И без того на свете слишком много ложных надежд.

– Но ведь и ложные оправданны, более чем оправданны, а потому вовсе не ложны, вероятно и не правдивы, и не ложны, ты не можешь не согласиться, просто не можешь не согласиться, – прошептал Эд и расслабился. Он начал свой монолог. Проверил запасы в холодильнике, работа успокаивала. У меня давно нет коня-топтыгина, подумал Эд, потом увидел перед собой лошадиную морду, и вокруг контура этой головы медленно стали выстраиваться мысли, нерешительно и еще неточно, но он отчетливо ощущал, что думал он сам. Он, и никто другой.

– У нас два окошка, два люка, Эд. Для напитков и для продажи мороженого. То есть мы все задраим, террасу, дверь, ресторан, а эти окошки откроем. Это война, Эд, «Отшельник» в шторме, идет сложным курсом, с малочисленной командой . – Он указал на Эда и на себя, кивнул, будто согласен с собой и со всем этим, и наконец сделал неопределенный жест, говорящий, что подмога не исключена, но и необязательна. Только под вечер он пришел в себя. Умылся, побрился, надел свежую кухонную форму. Клетчатые брюки коротковаты, едва достигали до щиколоток. Эд сидел на кухне под радиоприемником и слушал его, держа на тарелке перед собой луковицу и два ломтя серого хлеба. Он думал, Крузо каким-то образом будет его уговаривать, может, просить. Теперь же ему стало понятно, как естественно для Крузо было то, что он остался, что они продолжают.

– Знаешь, Рик всегда называл эти окошки форточками, и отныне я тоже буду называть их так, что к нему касательства не имеет. Хочу предложить тебе отныне называть окошки форточками. Согласен?

– На что?

– Ты меня не слушаешь.

– Нет-нет, слушаю, ты об окошках.

– Давай называть окошки форточками, прямо с этой минуты.

– Ладно, Лёш.

– Итак, два человека – две форточки, то есть если все пойдет наилучшим образом. Но чаще, пожалуй, так: один человек – две форточки, туда-сюда, взад-вперед, понимаешь, Эд? А второй тут, в тылу, готовит боеприпасы, сардельки, фрикадельки и так далее, малый калибр. Вдобавок всегда много хлеба, много горчицы, это успокаивает нервы. Подача прямо к форточке для мороженого или, как раньше, на раздачу. В любом случае придется побегать, Эд, тебе и мне, но ведь нам это ничего не стоит, верно? Прямо за форточкой для напитков расположена буфетная стойка с выпивкой и кофеваркой. Там бегать не придется, никаких проблем. Просто выдаешь все, что у нас есть из напитков.

Почти ежедневно и зачастую еще утром на террасу заявлялся Фосскамп с несколькими солдатами. Это не был настоящий контроль. Он заказывал кофе, клал в чашку побольше сахару и долго размешивал. Облокотясь на полку под окошком для напитков, комментировал погоду, спрашивал о Кромбахе. Капитан второго ранга держался как давний сосед, офицер с дружественного, по сути, корабля, стоявшего всего-навсего сотней метров дальше к северу, у того же берега. Для директора Крузо придумал командировку на головное предприятие в Берлин. Эд опять восхищался своим товарищем. Как умело тот владел собой и вроде бы охотно давал информацию, несмотря на действия Фосс-кампа в День острова. Возможно, это было связано с арестом Крузо (о котором он не распространялся) или с присутствием доброго солдата, который вместе с остальными парнями из фосскамповского патруля сидел на террасе и все время нервозно поглядывал на них. Их третий брат .

Они превратили «Отшельник» в крепость, этого нельзя не заметить. Все окна и двери на замке, шторы задернуты, все закрыто, кроме двух окошек, «двух форточек», шептал Эд, «а из них ведется обстрел».

Через несколько дней кавторанг попросил разрешения сделать обход. Как бы сожалея, прошелся по пустым комнатам, не обращая внимания на грязь, завладевшую полом и столами, и в конце концов прошагал в своих блестящих сапогах на кухню, где протянул руку Эду, так что тому, хочешь не хочешь, пришлось ее пожать. С Крузо он говорил негромко, общительным тоном, словно речь шла о прискорбном случае, затронувшем их обоих, хотя и в разной мере.