Джон О'Хара - Жажда жить

— Да, миссис Лихтенвальнер, скорее всего мы задержимся. Может даже, загуляем до завтра. Не исключено, что поедем в Ридинг, разомнемся кое-где.

— Право, мистер Тейт, он думает, что водит меня за нос такими речами. Говорит ужасные вещи, да так, что они кажутся еще более ужасными, и, видно, я должна считать, что раз они такие ужасные, то он на них не способен. Но знаете, что я вам скажу — вполне способен. Ими-то он и занят, а думает, что провел меня. Да ни за что. Я слишком долго живу на свете. И знаю мужчин, с которыми он проделывает эти делишки. Я по именам могу их назвать. Бездельники из «Святилища», бездельники из бильярдной.

— А нынче прибавится еще и бездельник из Форт-Пенна, — подхватил Пол.

— Ну уж нет. Только не мистер Тейт. Когда женат на такой женщине, как миссис Тейт, на других не заглядываются. Я слишком долго живу на свете.

— Ладно, Сидни, пойдем-ка лучше, а то она вконец испортит нам вечер. — Пол делал вид, что игра продолжается, но все трое понимали, что разговор вышел за пределы соленых шуточек. Пол и Сидни встали из-за стола, пожилая женщина слегка поклонилась и пожелала им доброй ночи с выражением, в котором читались одновременно осуждение и мольба.

Мужчины вернулись на веранду. По дороге Пол прихватил из буфета бутылку французского мятного ликера. Он бросил в бокалы по кубику льда, разлил ликер, и оба раскурили сигары. Дождь кончился, воздух посвежел.

— Я рассказывал тебе про нее? — осведомился Пол.

— Ты имеешь в виду ее прошлое? Нет.

— Ее мужа убили, дай подумать, тридцать или даже больше лет назад. Точно, больше. Я это помню по слухам. Он похаживал к какой-то женщине здесь, в городе, к жене железнодорожника, ну, муж застукал их у себя дома и разрядил оба ствола, впрочем, может, двустволок тогда еще не было. Так или иначе, он застрелил их, а потом и себя. То ли она ждала ребенка, то ли ребенок уже родился. Короче, он не выжил.

— Чей ребенок? Убитой?

— Нет, миссис Лихтенвальнер. Про эту часть истории я никого особенно не расспрашивал. Знаю только это — либо она была в интересном положении, либо младенец умер вскоре после этой истории. По-моему, она даже какое-то время провела в психушке, а потом моя мать вытащила ее оттуда и предложила работу.

— О Господи.

— Что такое? — вскинулся Пол.

— Не знаю, не мое это дело, но, учитывая все эти беды, мне кажется, ты слишком вольно с ней разговариваешь.

— Это психология, Сидни. Предоставь таких людей, как миссис Лихтенвальнер, самим себе, и ты рискуешь нажить сильную головную боль. Как только услышу эту бодягу про церковь, сразу выдаю ей по первое число, как только закон дозволяет.

— И ты всегда так с ней разговаривал?

— Начиная с Йеля. Она тогда глаз на меня положила, ну я, естественно, дал ей от ворот поворот, послал куда подальше, но потом узнал, как все было, и пошли такие разговоры. Это вроде как лечение. Знаешь, если привыкаешь к какому-то лекарству, оно перестает на тебя действовать. Маленькая доза может и убить, а большая — как рюмка бенедиктина.

— Как же, как же, знаю, — поддакнул Сидни.

— Она мне всегда нравилась, и я ей тоже. Между нами, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, она позволяла мне забавляться своими грудями.

— Да ну?!

— Точно, и не делай таких удивленных глаз. Ты что же, хочешь сказать, что дома никогда не баловался со служанками?

— Нет… У себя нет. Был, правда, у меня приятель, мы у него дома с экономкой боролись, ну и, кажется, у меня тогда был оргазм.

— Какая разница? — пожал плечами Пол. — Только с миссис Лихтенвальнер я не боролся.

— А больше вы ничем не занимались?

— Нет. Достаточно и того, что было.

— И чем же все кончилось? То есть я хочу сказать, что, если бы ей захотелось, наверняка до конца довела.

— А как у тебя с экономкой кончилось? Ты либо испугался, либо противно стало. У меня ни то ни другое, я просто влюбился в девочку своего возраста. Такая невинная отроческая любовь. К тому же я вскоре уехал в пансионат.

— А миссис Лихтенвальнер симпатичная была? Когда домой приехал на каникулы, желания продолжить игры не возникало?

— Может, и возникало, но ничего не было. Видишь ли, мне кажется, она сама себе не признавалась в том, что и ее это заводит, а ведь я вырос, притом неожиданно очень быстро. Как-то я приехал домой из пансионата в своих первых настоящих брюках, и скорее всего миссис Лихтенвальнер про себя подумала: ну вот, мужчиной стал. Тот, кому она позволяла играть своими грудями, он… словом, в том греха нет. Я был ребенком. Но брюки — иное дело. Их носят мужчины. Что же до меня, то я дорос до такого возраста, когда ждешь не дождешься первого визита в публичный дом.

— Так ты же вроде влюбился в какую-то сверстницу.

— Да, только как-то у тебя все слишком гладко получается, Сидни. Ты вырос в Нью-Йорке, а в больших городах детей, видно, по-иному воспитывают. А в таких городках, как наш, уже в десять лет знаешь адреса публичных домов и всех тамошних шлюх. Не обязательно ходишь, но говорить — говоришь. Я знаю ребят, кого приводили в публичные дома собственные отцы.

— Мне тоже приходилось об этом слышать.

— Это хорошо. В таком случае, может, тебе приходилось слышать о молодых людях, влюбленных в приличных девушек и в то же время посещающих публичные дома? Держу пари, приходилось.

— Точно.

— Ну так это как раз мой случай. Я был влюблен в одну девчонку, но рассказать-то тебе хотел о миссис Лихтенвальтер. В игры с ней играть я перестал, но неравнодушен остался, и когда поступил в университет и занялся психологией, часто думал, особенно после того, как прочитал в книгах, что немало подростков балуются со зрелыми женщинами и немало зрелых женщин балуются с подростками. В общем, я стал думать о ней как врач, она стала моим пациентом. Вот потому-то я с ней так откровенен. Она думает, что я говорю так, чтобы скрыть свои… э-э… похождения, а что на самом деле стоит за этим, не знает. А я, можно сказать, ланцетом орудую, смотрю, чтобы не скопилось слишком много гноя.

— А врачом ты никогда не хотел стать, Пол? — спросил Сидни.

— Было дело, но, узнав, чего это будет мне стоить, раздумал.

— Так ведь у твоего отца куча денег. Уверен, он был бы в восторге.

— Деньги — не единственная форма оплаты. Время. Занятия. Упорный труд.

— «Фи бета каппа», — подхватил Сидни.

— Ну, в этом-то как раз нет ничего трудного. Туда я вступил, потому что родители послали меня в Йель получить образование, а если хочешь получить образование, надо учиться, а если учишься в Йеле, «Фи бета каппа» тебе скорее всего не избежать. Так что этим я обязан родителям. Но, получив образование, по крайней мере в удовлетворяющем их объеме, я решил, что теперь можно подумать и о себе, расслабиться, а у врача, каким я хотел стать, времени на это нет.