Элена Ферранте - История нового имени

Не знаю, как именно это произошло, но предполагаю, что Нино чутьем понял: чтобы не потерять ее, ему надо стать кем-то большим, чем просто неутомимым любовником. А может, ему открылась разрушительная сила его страсти. Как бы то ни было, он вернулся в университет. Лила была довольна: он постепенно становился прежним Нино, каким был на Искье, и это притягивало ее к нему еще сильнее. Она обрела не только его, но и его мысли и рассуждения. Он читал и критиковал Смита — Лила тоже пыталась его читать; он читал и еще больше критиковал Джойса — Лила взялась и за Джойса. Она покупала книги, о которых он упоминал в редкие минуты их свиданий. Ей хотелось обсудить с ним прочитанное, но на это никогда не хватало времени.

Кармен терялась в догадках, куда Лила регулярно исчезает на несколько часов. Она сердито косилась на нее: в лавке было полно народу, а Лила сидела уткнувшись в книгу или что-то строчила в тетради, ничего вокруг себя не видя и не слыша. «Лина, ты мне не поможешь?» — не выдержав, просила она. Тогда Лила поднимала к ней глаза, прикасалась кончиками пальцев к губам и отвечала: «Да, конечно».

Что касается Стефано, то его постоянно бросало от раздражения к смирению и наоборот. Он без конца ссорился с зятем, тестем и братьями Солара; горевал, что, несмотря на морские купания, Лила так и не забеременела. Тем временем его жена открыто издевалась над обувным предприятием и до поздней ночи сидела над романами, журналами и газетами; к ней вернулась ее одержимость чтением, как будто реальная жизнь потеряла для нее всякий интерес. Стефано смотрел на нее и ничего не понимал; впрочем, возможно, он и не пытался ничего понять. После Искьи дремавшая в нем агрессия толкала его на новый скандал и окончательное выяснение отношений с Лилой, которая вела себя непоследовательно: то не позволяя ему к себе прикоснуться, то принимая его ласки со спокойным равнодушием. С другой стороны, присущая Стефано осторожность, если не трусость, заставляла его сдерживаться и делать вид, что ничего не происходит; в такие минуты он говорил себе: пусть лучше читает, чем бесится. Лила его раскусила и всячески ему подыгрывала. Вечером, когда они возвращались домой с работы, она обращалась к мужу без всякой неприязни. Но после ужина и обычных разговоров садилась за книгу, проваливаясь в неведомый Стефано параллельный мир, в котором обитали только она и Нино.

Кем в то время был для нее юный студент? Предметом сексуальной одержимости, заставлявшим ее сутки напролет витать в эротических грезах. Человеком, пробудившим ее от интеллектуальной спячки: теперь она тянулась за ним к новым высотам знания. Но главное, она жила во власти мечты — вполне абстрактной — о тайном союзе двух любящих сердец, приютом для которых должен был стать то ли шалаш, то ли лаборатория по изучению глобальных проблем мироздания. Ему в этой картине отводилась роль лидера, ей — роль преданной помощницы, готовой делиться с ним своими скромными озарениями. В те редкие разы, когда их свидание продолжалось не несколько минут, а хотя бы час, они тратили этот час на секс и разговоры. Лила тогда ощущала всю полноту бытия, и тем невыносимей было ей возвращаться в колбасную лавку и в постель к Стефано.

— Я больше так не могу.

— Я тоже.

— Что же нам делать?

— Не знаю.

— Я хочу всегда быть с тобой, — говорила Лила. И добавляла: — Или хотя бы несколько часов каждый день.

Но как сделать, чтобы их свидания были регулярными и в то же время безопасными? Водить Нино к себе домой она боялась, видеться с ним на улице боялась еще больше. Помимо всего прочего, Стефано имел обыкновения среди дня звонить в лавку, и, если он ее не заставал, ей становилось все труднее изобретать правдоподобные объяснения своего отсутствия. Разрываясь между нетерпением Нино и недовольством мужа, она, вместо того чтобы реально оценить происходящее и признать, что она попала в безвыходное положение, повела себя так, словно мир — это театральная сцена или шахматная доска, и ей достаточно сменить декорации или передвинуть пару пешек, чтобы игра — ее игра, их двойная игра — продолжилась как ни в чем не бывало. Будущее свелось для нее к завтрашнему дню, который переходил в послезавтрашний, и так далее. Иногда оно обретало очертания кровавой драмы, о чем осталось немало свидетельств в ее дневниках. Она не писала: «Муж меня убьет», но перечисляла всевозможные чрезвычайные происшествия, порой выдуманные. Чаще всего это были истории убитых женщин, и Лила акцентировала внимание на жестокости убийцы и количестве пролитой крови. Она называла подробности, которых не могло быть в газетных репортажах: вырванные глаза, исполосованное бритвой горло, вонзенный в грудь нож, отрезанные соски, живот, вспоротый от пупка до лобка, иссеченные половые органы. Складывалось впечатление, что подобным образом она пыталась избавиться от реальной опасности, сведя насильственную смерть к словесной форме, поддающейся управлению.

Вот в этой обстановке смертельно опасной игры Лила встряла в конфликт между братом, мужем и братьями Солара. Она воспользовалась убеждением Микеле в том, что никто кроме нее не способен поставить дело в магазине на пьяцца Мартири на должную высоту. Она перестала отмахиваться от его предложения и вступила с ним в переговоры, в результате которых добилась полной свободы действий и более чем достойного жалованья, благодаря чему у нее возникла иллюзия, что она больше не синьора Карраччи. На этих условиях Лила согласилась пойти работать в обувной магазин. Ей было плевать на брата, которому угрожала конкуренция со стороны новой марки «Солара» и который счел ее предательницей, и даже на мужа. Стефано поначалу впал в неистовство, потом попытался ей пригрозить, наконец, попросил ее переговорить от его лица с братьями по поводу денег, которые он брал взаймы у их матери и до сих пор не расплатился с долгом. Она пропустила мимо ушей льстивые речи Микеле, который крутился вокруг нее, подглядывая, как она перестраивает магазин, и подзуживая создать только для них новую модельную линейку обуви, оставив за бортом Рино и Стефано.

Лила давно догадалась, что ее брата и отца скоро выкинут из дела, что Солара заграбастают все себе, а Стефано останется на плаву, только если согласится участвовать в махинациях братьев. Но если поначалу это ее возмущало, то теперь, если верить ее записям в тетради, ей стало все равно. Конечно, ей было жалко Рино, чья предпринимательская карьера заканчивалась так бесславно, тем более что он успел обзавестись женой и сыном, но отныне все старые связи утратили для нее ценность; ее способность любить устремилась в другое русло, все ее мысли и чувства принадлежали одному Нино. Так же как раньше она не жалела себя, чтобы помочь брату разбогатеть, так теперь все свои силы направила на то, чтобы сделать счастливым своего любовника.