Вениамин Колыхалов - Горислава

Через три года бетонное чудище было готово. Бункер с несколькими потайными нишами протянулся метров на пятнадцать. В случае надобности через возведенную бетонину можно было попасть на улицу: люк с крышкой выходил около огорода.

Детям и жене строгий наказ: о бомбоубежище никому ни словечка. Постойщики подарили хозяину жаркую электрическую печку. Энергию печь-самоделка просто жрала. Мастер просушил бетонину: жара в подполице стояла африканская. Сюда не доносились даже раскаты грома. Ребята устраивали в подземелье засаду, прятались в нишах. Голоса летали коротким пугливым эхом.

В каторжной работе тонули тоска и страх. С устатку даже не хотелось тревожить бутыль со своегоночкой. Матрена Олеговна крестилась: слава Троеручице-заступнице, хозяин бросил пить.

Сколотив из струганых досок топчан, Крисанф в летнюю духоту отлеживался в прохладном бункере. Курил, бабахал кулаком по бетону, удивляясь проделанной адской работе. Его окружала настоящая неприступная крепость. Иногда чудилось: где-то рядышком, не то за стеной, не то под полом журчит вода. Напрягал слух до шума и звона в перепонках. Думал: пусть себе бежит. До лягушечьей канавы всего метра три… там стена воды, тут незатопляемое углубление… накося выкуси.

Обживал бункер с большей охотой, чем избу. Настелил, выкрасил пол. Купил в магазине рулон репродукций с известных картин, приклеил к бетону сосновой смолой. Над лежаком изнуренные бурлаки тянули груженую барку. Напротив Серый Волк мчал по дебрям Ивана-царевича. Крисанф-царевич вслушивался в звенящую тишину бетонного мира, наслаждаясь отрадным покоем и прочностью монолитного склепа.

Прошлым летом устранил кособокость избы. С помощью домкратов поднял осевшую стену, выложил кирпичные тумбы. Отцу крепко помогали Петр и Павел: пообещал купить им к открытию охоты по двуствольному ружью. Изба превратилась в арсенал оружия: пять стволов, много пачек дробовых и пулевых патронов успокаивали главу семьи, даже прекратилась на время бессонница. Теперь на охрану магазина выходил с двустволкой, пряча патронташ под старым, покоробленным дождевиком.

Вослед за светлыми днями бабьего лета полились нудные затяжные дожди. Сыпалась надоедливая изнуряющая морось, приводящая в уныние землю, людей. Подступила грузная, неотвратимая тоска, и Крисанф запил. Главные работы по хозяйству сделаны: заготовлено сено, выкопана картошка, хранящий немоту бетонный бункер врос в болотистую почву, стоял неколебимо. Бутыли, трехлитровые банки с самогонкой были умело упрятаны в подполице. Долгое воздержание от спиртного не пошло на пользу. Игольчиков принялся наверстывать упущенное с нескрываемой жадностью человека, изнуренного долгим безводьем. Пил в подполице втихаря от жены и сынов. Открыв банку с маринованными огурцами, выхватывал закусь пальцами, блаженно хрумкал. Держась за выщербленную стену, шатаясь, брел к топчану, тупо разглядывая репродукции. Ватага волжских бурлаков заметно увеличилась. Вместо одного Серого Волка по стене неслась целая стая. Присутствие в подполице крепких волжских мужиков вносило покой. Первый крутоплечий лямочник озорно подмигивал Крисанфу и клянчил шкалик. Расплескивая самогонку, хозяин щедро налил полный стакан, поднес волгарю бурлацкую дозу. Стоя перед бурлаками в позе кормчего, заточник подземелья выкрикивал:

— Мил-ляги! Я ввас всех уп-пою!

Тут же валился на лежанку, покрытую войлоком, спал беспробудно до заступления на ночное дежурство. Не отрезвев ладом, подневольник вина тащился к магазину, упрятав в кармане плаща четвертинку на опохмелку.

У магазина бороться со сном стало невыносимо. Обняв двустволку, засыпал на крыльце спиной к двери. Ненастной ветреной ночью у спящего пьяного сторожа утащили ружье и патронташ. Живую охрану взвалили на носилки, унесли на кладбище. Прислонив к кресту, накрепко привязали руки. Распятый Крисанф мычал, икал, но не сопротивлялся. Бормотал спьяну: «Ммотря, оппохмели».

Под утро разбудил яростный собачий лай. Сторож выпучил глаза, непонимающе уставился на тявкающую дворнягу. Распухшее лицо густо облепила мошкара. Тряхнул раскосмаченной головой — гнус не слетал с удобного седала. Попробовал отмахнуться руками — не послушались. Перед глазами запестрели поблеклые венки, встали кресты, оградки. По сердцу полоснул весь ужас позора. Накрепко привязанные руки сковали оцепенелое тело. Сторож осмотрелся и не нашел ружья. С кладбища хорошо просматривался магазин. Дверь не взломана, окна целы. Это успокоило.

Псина разрывалась от злобы.

— Цыть, сука! — рявкнул распятый, расшатывая за спиной старый крест. Дерево слегка треснуло. Крисанф узнал необнесенную оградкой могилу деревенской полоумки Стеши, похороненной за колхозный счет.

Дворняга умолкла, стала принюхиваться к оттопыренному карману плаща.

— Учуяла, гадина, колбасу. Освобожусь — отдам. Не гавчи только.

После выпитой и заброшенной в овраг четушки сторож не закусил. Ругал себя за допущенную промашку: не окосел бы так. Он наваливался спиной на крест, наклонялся вперед, приподнимался на цыпочки, пытаясь сломить упрямое сопротивление надмогильного знака. «Кто утворил такую пакость? Узнаю — убью. Ружья нет. Патронташ снят… Заживо похоронили, стоя…».

Сеялся дождь-бисерник. Серыми ворохами навис над избами тяжелый туман, плющил крыши. Стояло много домов с заколоченными ставнями: время поставило на них свой тяжелый дощатый крест. Дектяревка давно распадалась подворно, полюдно. Игольчикова радовал такой распад. Пусть сматываются. Спокойнее будет жить, вольно пасти скотину на заброшенных выпасах. Пилить на дрова оставленные постройки.

Остервенело сжав зубы, напружинив тело, сторож принялся изо всей силы раскачивать крест, и он обломился у самой земли. По инерции распятый плюхнулся лицом в скользкую землю осевшей могилки. Пес вновь залился исступленным лаем. С заспинным крестом, оступаясь, сторож поднялся и первым делом хотел поддеть пса сапогом. Размахнулся, но взлайщик увернулся. Забежав со спины, принялся грызть оконечность некрашеного креста.

Верный страж, петляя меж оградок, потопал к магазину. Пришлось идти согбенным, чтобы деревяшка не била по ногам. Осмотрев магазин со всех сторон, не нашел следов разбоя. Ружье, патронташ канули бесследно. Безлюдье дектяревских улиц утешало узника. Возле оврага топорщился бурьян. Зайдя в него, сторож наклонил лицо, зачесался о колкие метелки, сильнее разжигая нестерпимый зуд. Неотступный крест сидел на спине крепко. Крисанф задворками шагал к своей избе.

Зайдя к окну с огорода, нетерпеливо застучал в раму окрестованной рукой. От дождя-сеянца он промок и продрог. Матрена Олеговна придвинулась к стеклу. Углядев за окном грязнолицего незнакомца, испуганно перекрестилась.