Бертран Блие - Вальсирующие, или Похождения чудаков

«Я обкрадывала воров, – признавалась она, – обманывала обманщиков, продавалась спекулянтам… Высмеивала смешное, презирала презренных… Я делала зло из любви ко злу, занималась саботажем в тюремном цеху, у меня часто вырывались непристойные жесты… А когда умерли мои родители, я не приехала на похороны, сэкономив на букете цветов и потратив деньги на жратву». Мы отпускаем ей грехи. А очистившись сами, прижимаемся тесно друг к другу, чтобы, задыхаясь, исповедаться.

Какие-то младенцы голыми толпились в коридорах в поисках склада – не хватало хлеба и вина… На свадьбах мы наедались до коматозного состояния.

Освещенная вспышками молнии, Жанна засыпала как мертвая. «Вы увидите, – шептала она, – увидите между моими ногами… Я приготовлю вам мое любимое варенье из четырех плодов… Надо только обождать… Когда наступит день. И когда все четыре плода созреют одновременно – клубника, вишня, малина и красная смородина… Четыре красные ягоды. Я куплю тончайшее белье, чтобы они лучше проступили через него… Я дам вам попробовать, если будете вести себя благоразумно…»

Ночью она будила нас, чтобы мы проводили ее в туалет. Мы годились на все, мы были ее заключенными. По ее желанию мы облегчались перед нею. Когда мы выходили из ванной, начинался день. У нас были мертвенно бледные лица. Жанна молилась, готовая принести любые дары, с закрытыми, как в трансе, глазами, со сжатыми кулаками, впиваясь в наши руки, натянутая, как стрела из холодного мрамора… У ее ног распростерлись двое верующих, готовых исполнить любое ее приказание, две собаки, два фанатика в ожидании чуда и испытывающие растущую боль в коленях, слушая, как возносятся вверх октавы ее заклинаний… Статуя была такой легкой, что приходилось держать за талию – иначе она бы упорхнула. Эта скульптура сохранилась с целыми руками, бедрами и была такая гладкая от прикосновений многих рук, что вены проступали на поверхности мрамора в виде тонкой синей сетки, уходившей в углубление живой плоти между ногами. К старой, глубокой, но не кровоточащей ране…

Терпение и терпение, умноженное на нежность… Мы склонялись над этим увядшим животом, набитым петуниями и фиалками. «У тебя были дети?» Замерев, она не отвечала, вся трепеща от усталости, покрытая инеем, искаженным блеклым дневным светом… Но вот над постелью проглядывал отсвет зари, и она становилась восковой, с каждым часом благоухая все больше. Пока наконец не говорила гневно: «Мне надоело шампанское и консервы! Может, выпьем настоящий кофе?» Да, конечно, прекрасная мысль! Мы просим ее не двигаться, отдыхать, понежиться еще. Сейчас мы все принесем. «Покрепче только, чтобы лучше взбодрил», – говорит она.

Мы спустились на кухню, нашли все, что надо, и даже костюмы официантов, слуг… Знаете, такие большие фартуки, которые бьют по ногам, и полосатые жилеты… Мы вырядились потехи ради, чтобы сказать: «Мадам, кушать подано» или «вот первый завтрак для мадам», «как спалось, мадам?» Поставив кофе на тележку, оснастив ее всем необходимым, мы отправились назад… Перед номером 14 остановились и в лучших традициях постучались… Никто не отвечал. «Мадам задремала», – сказан Пьеро. И мы распахнули двери.

– Жанна!

К ней вернулись ее месячные. Вся кровать, простыни и одеяло были залиты кровью. А на губах застыла улыбка. Револьвер она сжимала между бедрами. Наш револьвер.

Огромные дворцы для богатых курортников выстроены прекрасно: у соседей ничего не слышно. Можете стрелять сколько влезет, никто ничего не узнает. Плотно обитые двери не пропускают звук.

Мы возвращались на полном аллюре, не говоря ни слова. Мы даже не произнесли название города, куда ехали. И так было все ясно – в Тулузу.

Мари-Анж открыла, не выразив удивления.

– У меня нет никакой еды, – только сказала.

– Мы не голодны.

И верно, сам не знаю почему, мы потеряли аппетит. А ведь ничего весь день не ели.

– У меня недомогание, – сказала она. – Но завтра все будет в порядке.

Через ее ночную сорочку были видны красные трусики.

В коробке для печенья было только десять тысяч. Мы взяли их.

– Но если угодно, можете трахать. Мне без разницы.

Я влепил ей по роже: «Ты заткнешь свою пасть наконец?»

Она извинилась и спросила, какие у нас проблемы.

– Никаких, – ответил я. – Все идет как по маслу. Пока мы здоровы, для жалоб нет причин. К тому же нам повезло жить в свободной стране.

А так как она перед нашим приходом смотрела телик с кровати, то легла обратно. «Передают новую игру. Очень смешную».

Мы сели на край постели. И, как мудаки, стали смотреть игру, затем литературный журнал, информации, погоду, всё. Потом, когда экран погас, мы разделись и легли в постель. Слева и справа от нее. Она потушила свет, повыше натянула одеяло, чтобы нам не было холодно, и подняла руки. Тогда мы положили ей головы на плечи, и она, опустив руки, обняла нас. А мы уже ревели в полный голос. Мари-Анж молчала. Ждала, когда это пройдет, крепко прижимая нас к себе. И это прошло, все ведь в жизни проходит.

Будильник прозвенел в восемь часов. Мы слышали, как она принимает душ. Вернулась в халате, готовая идти на работу.

– Сбегаю за покупками, – сказала она, направляясь к двери. – Мне хватит пяти минут.

– Лучше тебе было бы сходить за полицейскими, – ответил я.

Она купила бублики.

Принесла нам кофе с молоком.

Мы позавтракали одни, лежа в ее розовых простынях, а она отправилась ишачить.

– Раз выходит, что мои идеи – это идеи мудака, – сказал я Пьеро, – мне лучше всего заткнуться. Отныне решения принимаешь ты. Я устал.

– Попробую, – ответил он. – Но, думаю, так будет еще хуже.

И мы направились в ванную.

У нас сердце разрывалось на части от сознания, что вода смоет все запахи, которые у нас остались от Жанны.

Мы пустили воду на полную мощность.

Мы обнаружили маленькую бритву Мари-Анж с ручкой.

В пластиковом помойном ведре лежал кусок ваты со следами крови. Мы почувствовали отвращение.

Пока мы чистили револьвер в умывальнике, вода стала розовой.

Потом отправились пошляться по городу, сами не зная, зачем и куда идем. Покайфовали и купили газету.

По возвращении, как вы думаете, что мы обнаружили в багажнике «дианы»?.. Мы совсем позабыли о маленьком металлическом чемоданчике Жанны!

Быстренько несем его к Мари-Анж и раскрываем.

Внутри мы не нашли ничего особенного.

Старую зубную щетку. Три пачки сигарет «голуаз». Заношенное, почти все заштопанное белье. Косметику. Сломанные часы. Пакетик с засохшим хлебом. Красное варенье, а внизу – огромное количество писем, перевязанных тесемкой. Письма в пожелтевших конвертах, с выцветшими чернилами, адресованные заключенной номер 767, Центральная тюрьма в Ренне, департамент Иль-э-Вилен.