ТАДЕУШ КОНВИЦКИЙ - ЧТИВО

Корсак предостерегающе поднял руку. Я замолчал. Он щелкнул клавишей магнитофона и сказал:

– Пленка кончилась. Завтра продолжим. У вас очень усталый вид. А царапины около уха – это что?

– Царапины? – повторил я, ощупывая шею за ухом.– Видно, покалечился, когда падал с лестницы.

– Похоже на следы ногтей.

– Не знаю. Возможно. Нет, не припоминаю. Между нами ничего не было.

Комиссар усмехнулся и энергичным, размашистым движением прихлопнул реденькую поросль на висках.

– Вы же говорите, что многого не помните. Ладно, вскрытие покажет.

– Вскрытие? – прошептал я, с трудом проглотив колючий комок слюны.

– Да. Она уже труп. Всего лишь труп. Я вас замучил. Нам обоим необходимо отдохнуть. Я отведу вас в помещение, где вы выспитесь, придете в себя, а завтра видно будет.

– Как это? Я не могу вернуться домой?

– Пока нет. Мы имеем право задержать вас на сорок восемь часов. Потом видно будет.

Я покорно согласился. Только бы мне не показывали труп и не проводили так называемый следственный эксперимент. Почему именно со мной это случилось.

Почему один мой невинный, непреднамеренный поступок вызвал лавину гадких, просто омерзительных последствий. Проклятые именины.

Корсак вывел меня в коридор. Маляры уже разошлись. Несколько полицейских возились с алкашами, орало включенное на полную мощность радио.

Пробегавший мимо молодой человек крикнул Корсаку:

– Есть уже анкетные данные. Ее зовут Вера Карновская.

Комиссар остановился в том месте, где коридор сворачивал вправо. Задумчиво уставился на заляпанный известкой пол.

– Вам что-нибудь говорит эта фамилия?

– Нет. Ничего. Хотя… не знаю. Может, когда-нибудь слышал.

Я бы, вероятно, покраснел, если б мог, – мне почему-то показалось, что я вру.

Помещение было похоже на гостиничный номер. У стен друг против друга стояли две узкие койки, посередине – стол и два вполне приличных стула. А на столе я увидел стакан недопитого чая.

– Надеюсь, вас это устроит, – сказал Корсак. – Отдыхайте.

И вышел. Щелкнул замок. Где-то в темноте за зарешеченным окном бурно отмечали именины. Возможно, тезки хозяина дома, где я был. Все во мне разладилось. Надо взять себя в руки. Но зачем. Что случилось. И как это я влип в такую идиотскую историю.

Я присел к столу и протянул руку к стакану с чаем. Тогда из вороха серых, как мешки, одеял на койке вынырнул пузатый коротышка

– Угощайся, – едва слышно прохрипел он; звук его голоса больше походил на шипенье, чем на нормальную человеческую речь. – Я тебя давно поджидаю. Это ты убил женщину?

– Я? Нет. Я никого не убивал.

– Ну конечно. Уточним позже,– рассмеялся он, слезая с койки. На нем был изношенный полувоенный костюм. Зеленая повязка стягивала всклокоченные, необыкновенно густые черные волосы, тронутые сединой. На куртке были нашиты гнезда для патронов, в выцветших зеленых штанах я заметил множество карманов. Даже носки смахивали на портянки.

Но больше всего меня поразила его голова. Огромная, с широким, сплошь заросшим полуседой щетиной лицом, на котором белели только глазницы с невидимыми зрачками да узкая полоска лба.

– Я всем говорю «ты». Такая у меня привычка. А ко мне можешь обращаться:

«пан президент». Потом объясню почему.

– Хорошо, с удовольствием. Но мне бы лечь, я едва живой.

– Тогда выпей чайку и в постельку. Тебе тоже назначили психиатрическую экспертизу?

– Не знаю. Меня только что привезли. Голова ужасно гудит.

– Со мной можешь откровенно. Я – фигура общественная.

Когда он говорил, во рту у него, почему-то напоминавшем вокзальный сортир, происходили какие-то пугающие процессы. Два почерневших верхних зуба странным образом двигались сами по себе, не совпадая с движением губ.

Внутри темной пасти что-то клубилось, клокотало, зловеще поблескивало. Тем не менее эта волосатая образина чем-то смахивала на сказочное доброе чудовище.

– У меня ощущение, будто жизнь кончена. Президент беззвучно рассмеялся. Во рту его что-то перекатывалось, лопались какие-то пузырьки, губы червяками расползлись по лицу. Мне расхотелось пить. Я отставил стакан с холодным чаем и плюхнулся на койку.

– А ты знаешь, – прохрипел наконец президент, – ты знаешь, чтобы наша планета в ее нынешнем виде могла с грехом пополам существовать, следовало бы каждые сутки отправлять в другую галактику по меньшей мере сто тысяч человек?

– Никогда не слыхал.

– Тогда слушай и запоминай. Это была твоя жена?

– Нет. Жена уехала.

– Шлюха?

– Нет. Точно нет.

Президент стал расхаживать в своих солдатских носках вокруг стола.

– Дуриком влип?

– Пан президент, я чуть живой. Меня два часа допрашивали.

– Ладно. Отдыхай. Тебя наверняка пошлют на экспертизу. Теперь в моде научные методы. Психи обследуют психов.

Я лег на спину. Под потолком висела обыкновенная электрическая лампочка, засиженная мухами, точно такая, какие я сотни раз видел в детективных фильмах.

– Выкрутишься, – прохрипел президент. – У них в кутузках уже не хватает мест. Тюрьмы тоже переживают кризис.

Он обошел стол и остановился в ногах моей кровати.

– Она тебе башку разбила.

– Нет. Я упал с лестницы. То есть мы вместе упали. А чей вы президент?

– Сынов Европы.

– Только сынов? А как насчет дочерей? Он внезапно сплюнул и вернулся на свою койку. Расправил одеяла, а потом тяжело сел, натянув одно на себя.

– Америке уже кранты. Объевреилась, обнегритосилась, объиндеилась.

Червивый гриб. Первый нешуточный ураган ее сметет. Осталась только Европа.

– А вас за что взяли, пан президент?

– Мы устраивали акции протеста на аэродромах. Знаешь небось, что все главы правительств летят в Москву. Встреча на высшем уровне. Глобальный заговор против Европы. Гигантский пир людоедов всех мастей.

Под сомкнутыми веками у меня неотвязно маячит образ вытянувшегося на кушетке обнаженного женского тела с его никому уже не нужной стройностью, красотой, с пугающе белыми холмиками навеки окоченевших грудей. Да ведь не может такого быть. Еще позавчера я был изнывающим от скуки соломенным вдовцом, не знающим, как распорядиться своей жизнью среди столь же растерянных людей. Кто это инсценировал. Наш тиран – Божественный промысел?

– Пан президент, Европу захлестнет потоп с востока, с юга, с севера.

Гигантская волна беззащитных, голодных, голых. Мы станем последней Атлантидой перед концом света.

Президент, кутаясь в одеяло, подошел к моей койке:

– А вот и нет. Нас заливает волна нигилизма, непоследовательности, анархии. Чтобы спастись и выжить, нужна дисциплина, авторитет и сила.

Тоталитаризм уже воскресает. Внушающий привычное отвращение тоталитаризм прекрасен, поскольку сохранит жизнь планете, которую увлекает в пропасть, в ледяную пропасть небытия, бесконтрольно разбухающая магма человеческой плоти.