Бернгард Келлерман - Город Анатоль

— Скучающий зверь, да, — повторил Янко с полным удовлетворением, — да, в этом всё дело! Скука — причина всех моих несчастий. Я скучаю потому, что я не творческая натура, меня, в сущности, ничего не интересует, я ничем не могу по-настоящему увлечься. Ты интересуешься машинами, расщеплением атома, а меня ничто не интересует. У тебя есть призвание, профессия, которая тебя захватывает, придает смысл твоей жизни, а моя служба внушает мне отвращение!

Густая волна дыма поднялась к потолку над креслом Янко. Молчание.

— Чего я, собственно, хочу? — спросил Янко, обращаясь с этим вопросом не столько к Жаку, сколько к самому себе. — Вот видишь, Жак, в том-то вся беда, что я не знаю, чего хочу! А пока я ничего не хочу, я скучаю, а оттого что я скучаю, я начинаю кутить. Играю ночи напролет в карты, ищу приключений с женщинами. Да, женщины, по правде говоря, — единственное, что еще не внушает мне скуки… — Янко презрительно рассмеялся. — Вот моя жизнь. Да, к сожалению, это верно — я никогда не остепенюсь. Во мне работают какие-то силы, которые, я чувствую это, хотят моей гибели!

Это прозвучало уже несколько патетически.

Он замолчал. Теперь Жаку пора было бы наконец что-нибудь сказать. Но Жак ничего не сказал. Он налил себе ликеру, так бесшумно, что даже бульканья в бутылке не было слышно.

— Жизнь, которую я веду, разумеется, стоит денег, — продолжал Янко после долгой паузы, и голос его звучал теперь веселее, — а так как мой милый батюшка задался высокой целью воспитать меня в бережливости, я принужден делать долги до тех пор, пока мне оказывают кредит. Этот Марморош из земельного банка — что это за дурак, скажу я тебе! Недавно, когда отцу было очень плохо, Марморош навязал мне турецкие бумаги. За две недели я проиграл пять тысяч крон. Теперь, когда отцу стало легче, Марморош требует, чтобы я возможно скорее покрыл свой счет. Ну не дурак ли?! — Янко громко рассмеялся. — Он прекрасно знает, что денег у меня нет. Эти банковские долги меня мало трогают. Для чего, в конце концов, существуют банки? Но есть другие долги, очень неприятные. Корошеку, например, я должен две тысячи крон. Корошек — добрая душа, а всё же недавно он посмотрел на меня такими глазами, что даже собака могла бы заплакать. (Тут Жак рассмеялся.) Командир полка уже вызывал меня: «Потрудитесь ликвидировать ваши долги… Честь полка… Вспомните о вашем высокочтимом, тяжело больном отце…» Ну и так далее, и так далее — всё, что обычно говорят в таких случаях. Мой отец…

В дверь тихонько постучали. Слабый женский голос прошептал в щель, что смех молодых людей доносится до комнаты больного; барон только что заснул.

Янко замолчал.

После долгой паузы он продолжал, еще более понизив голос:

— Но, повторяю, всё это одни разговоры. Отец мог бы уничтожить мои долги одним росчерком пера, если бы только захотел. Это было бы для него сущим пустяком. Я его, разумеется, каждый день навещаю, чтобы осведомиться, как он себя чувствует. Но как только я делаю малейший намек на мое затруднительное положение, он немедленно прекращает разговор. «Ты должен считаться с моим слабым здоровьем. Мне нужны все мои силы, чтобы кончить работу…» (Он пишет мемуары.) Вот уже три года, как я во всем считаюсь с ним, но что-то не помню, чтобы он хоть раз посчитался со мной. Может быть, это болезнь сделала его таким черствым и нечутким? Не знаю. Что мне, в конце концов, от всех прекрасных наставлений и всей его житейской мудрости, которой он меня потчует? Вовсе не так уж трудно быть мудрым, когда придет старость. Ничего другого тебе всё равно не остается. И какая польза от этой стариковской мудрости? Никакой! Я намерен проделывать такие же точно глупости, какие проделывал мой отец, когда он был молодым, и надеюсь сделаться таким же мудрым, когда состарюсь.

— А теперь скажу еще о моем братце Борисе, который благоденствует в качестве атташе при нашем посольстве в Лондоне. Golf, races, parties, countesses, duchesses. Сноска6Он сноб. Недавно он разговаривал с принцем Уэльским. Борис немедленно сообщил об этом отцу. Ежемесячно Борис получает от отца добавочное содержание в две тысячи крон. Для него у старика почему-то всегда находятся деньги. Борис представляет свою страну за границей, я понимаю. Всё это прекрасно, но мне-то от этого что за выгода? Я написал моему братцу длинное письмо и просил его повлиять на отца, расположить его в мою пользу. Но Борис решительно отказался. «Как постелешь, так и поспишь», — ответил он. Какая неслыханная наглость!

Янко в волнении встал и подошел к Жаку. Он взял папиросу и закурил. Жак видел, что он взбешен.

— Ну, я ему и ответил! — Янко зло улыбнулся при вспышке спички. — Я ответил ему, что он, Борис, спит спокойно только потому, что его постель постлал наш папаша. Ну и пусть нежится на ней со своими графинями и герцогинями! Говоря между нами, Жак, мой братец не что иное, как хорошо вымытая, надушенная свинья во фраке.

Братья — Жак это знал — не любили друг друга.

Янко опять растянулся в кресле и заговорил вполголоса. Он вздохнул; ему ничего не остается, как поехать в Монте-Карло и сорвать банк. Но вскоре он опять вернулся к разговору о Соне.

— Во всех моих поступках сквозит какое-то безрассудство, — сказал он. — Если я играю в карты, то играю ночи напролет, и в любви я такой же ненасытный.

«О, эта глупая страсть! — думал Жак. — Как можно быть столь неразумным и давать своим чувствам такую власть над собой? Ну разве это не самая настоящая провинциальная узость? Этого Янко следовало бы отправить в Париж или в Берлин. Там у него было бы столько женщин, сколько душа пожелает. Каждый день он мог бы влюбляться в новую!»

— А как у тебя теперь с ней? — спросил Жак из своего кресла.

Янко насторожился. Голос Жака звучал холодно, деловито, безучастно. Может быть, Жак всё еще влюблен в Соню? Все эти дни Янко терзала мучительная ревность, в которой он не смел признаться самому себе. Когда-то давно они чуть не рассорились из-за Сони и решили бросить между собой жребий. Жак выиграл, и Янко плакал от боли и отчаяния. Это было ребячество. С тех пор прошло много лет, и Жак, пожалуй, давно уже позабыл всё это.

— Как у меня с ней? — переспросил Янко с оживлением в голосе. — Имей в виду: я говорю об этом только с тобой. Я люблю ее, она это знает, нужно быть десять раз слепой, чтобы не видеть этого. Я ухаживаю за ней, как ухаживают за красивой, благовоспитанной девушкой. Но она, кажется, не желает понять меня. Она смеется, испытующе смотрит на меня своими светлыми глазами, которые сводят меня с ума, просто-таки сводят с ума, переводит разговор на другие темы… И я не знаю, быть может, всё это бессмысленно?

— Подговори баронессу, если у тебя действительно серьезные намерения.

— Действительно серьезные намерения?! — Янко забылся и чуть было не заговорил во весь голос. — Хорошо сказано, Жак, нет, ты просто неподражаем!