Владимир Кунин - Партнеры

Сейчас это уже никому не интересно. Сейчас упоминание о миллионах умерщвленных во Второй мировой войне, в российских лагерях и немецких печах Освенцима уместны только в печально-торжественные юбилеи этих пирровых побед над Человечеством.

Сегодня эти юбилеи более торжественны, чем печальны, и зачастую превращаются просто в некое подобие эстрады, с которой случайные и временные правители читают по бумажке печально-торжественные слова...

Другое дело, когда речь идет о конкретном человеке, сгинувшем в этом чудовищном мутном водовороте. И не в праздник, не с эстрады, а так — в будни, к слову, и без всяких торжественных ноток, просто печально. Или даже весело. Но с любовью. Самым обычным тоном — под рюмку водки. Или без.

Но у нас с этим стариком была водка. Хороший рябиновый «Яржимбьяк».

— Хотите, я вам расскажу про Аарона Кана? — спросил старик.

— А кто это? — вежливо поинтересовался я.

Старик отхлебнул «Яржимбьяк» и поднял блекло-голубые глаза:

— До войны это был мой партнер. Велофигурист. Гений цирка...

Мы сидели со стариком в Варшаве, на Краковском пшедместье, в небольшой и уютной кнайпе, пили «Яржимбьяк», и я смотрел на этого старика и пытался представить себя таким же — восьмидесятилетним, с такими же выцветшими глазами. К сожалению, мне это хорошо удавалось. Оставалось всего пятнадцать лет...

— Ну, слушайте. Может быть, вам это когда-нибудь пригодится. Для какой-нибудь книги или для фильма... В конце июня сорок четвертого Аарон Кан попал в немецкий офицерский лагерь для военнопленных англичан совершенно случайно. Во-первых, он никогда не был офицером. Во-вторых, он не был англичанином. Он был чистокровный еврей, родившийся в Англии, в хорошей патриархальной еврейской семье. Мало того. Еще совсем недавно Аарон Кан даже не помышлял о службе в армии Соединенного Королевства Великобритании.

За полгода до войны он купил небольшой домик в Бриккет-Вуде, в графстве Хертфордшир, от которого было рукой подать до Лондона. Наиболее ценной частью своей недвижимости Кан считал сад. После стольких лет мытарств по гостиницам больших городов садик в Бриккет-Вуде наполнял бродяжью душу Аарона Кана умилением и гордостью. Никто не сможет в полной мере ощутить счастье оседлой жизни или хотя бы чувство собственной крыши, как вечно кочующее племя цирковых артистов.

А Аарон Кан был именно цирковым велофигуристом! Правда, сказать про Аарона Кана «велофигурист» — значит не сказать о нем ничего.

Номер наш назывался, прямо скажем, незатейливо: «Велофигуристы Брент и Аарон Кан». «Брент» — это были я и моя жена Маргарет... Всю первую, как говорят, классическую, половину номера вели мы с Маргарет. Работа у нас была «не ах!», но и не стыдная. Мы чистенько исполняли свои трюки, но в самом конце нашего выступления на арене появлялся загримированный Аарон Кан — толстый, обросший, чуточку нетрезвый бродяга, в фантастически рваном одеянии. И вдруг выяснялось, что это звероподобное существо невероятно застенчиво и еще более любопытно. Бродягу как магнитом тянуло к якобы «забытому» нами велосипеду. Преодолев смущение и робость, он поднимал велосипед, и велосипед начинал вести себя, как живой! Он не хотел подчиняться бродяге. Если Маргарет и я делали обычные и средние трюки, то бродяга Кан трюков вообще не делал. Он просто пытался сесть на упрямый велосипед. Но так смешно, стыдливо и неловко, что теперь зрители сопровождали все его соло гомерическим хохотом!

К чести Аарона, нужно сказать, что он не пользовался ни одним откровенно буффонадным приемом традиционно глуповатой английской клоунады. Его исполнение было сродни умному и тонкому кинематографу. Малейшие детали рождали блистательные комедийные ситуации, и отражением их была мягкая, лаконичная, первоклассная актерская игра Аарона Кана...

Но заканчивал номер Кан одним-единственным трюком: в борьбе с непокорным велосипедом он «случайно» оказывался стоящим на голове в седле велосипеда и, не держась ни за что руками, вверх тормашками объезжал вокруг всю арену. Это был «высший пилотаж» циркового профессионализма мирового уровня!

И если попытаться втиснуть имя Аарона Кана в список великих англичан, то он по праву мог бы занять строку по меньшей мере между Джеймсом Уаттом и Чарльзом Диккенсом.

Мы объехали с этим номером половину земного шара, работали во всех цирках Старого и Нового Света, и Аарон Кан честно заслужил право на собственный домик в графстве Хертфордшир. В связи с войной гастроли за границей были сведены к нулю, и мы разъезжали со своим номером по родной Англии, каждый раз с наслаждением возвращаясь — мы с Маргарет в Лондон, а Аарон Кан в свой домик в Бриккет-Вуде...

В апреле сорок четвертого, когда весть об окружении и гибели гитлеровской армии на Волге стала уже достоянием истории, мы поехали с Аароном в ЭэНэСА — «Ассоциацию артистов национальной армии», к нашему общему приятелю Бобу Лекардо. Боб возглавлял отдел эстрады и цирка. Мы тут же были включены в весеннее двухнедельное турне по военным лагерям, аэродромам и военно-морским базам.

После этой поездки мы получили пятидневную передышку, и Аарон Кан вернулся в свой Бриккет-Вуд. Он привез с собой яблоневые саженцы для сада, полученные им в подарок от одного капрала — бывшего садовника.

Ни дома, ни сада Аарон Кан не обнаружил — все погибло и сгорело в очередном налете гитлеровской авиации. Исчезло все, к чему Аарон шел так долго...

Он выбросил яблоневые саженцы и вернулся в Лондон, в штаб «Ассоциации», в здание бывшего театра «Друри-Лейн». Оттуда он созвонился с нами, и на следующий день мы летели на тяжелом бомбардировщике «Ланкастр» в Шотландию, в графство Карнарвоншир, где в порту Пфлели стоял большой военный корабль «Глендовер», на котором нам предстояло выступать.

На борту «Глендовера» собрались местная родовая знать, командование базы, несколько журналистов и парочка заправил из Лондона. После концерта, на банкете, куда пригласили и нас с Аароном, один из местных аристократов, тряся обвисшими склеротическими щечками, произнес, сукин сын, бодренький спич, в котором похоронил немецкую армию и выиграл Вторую мировую войну. Офицеры мрачно смотрели в тарелки и багровели от ненависти к оратору.

Аарон Кан уже к тому времени успел как следует накачаться с журналистами и, не ожидая конца победного спича, предложил оратору заткнуться.

Аристократ был шокирован, а Аарон Кан заявил, что ничего более омерзительного он в своей жизни не слышал. Как смеет этот мышиный жеребчик болтать о том, что «война вступила в новую, еще более славную фазу...», когда фашисты стоят в двадцати пяти милях от Великобритании, когда ее города беззащитны перед воздушными нападениями с немецких аэродромов — более близких, чем оконечности ее собственных островов?! Он вспомнил свой Бриккет-Вуд и заплакал.