Владимир Кунин - Двухместное купе

— Простите, пожалуйста, — сказал Ангел. — Но это происходит помимо моего желания. Чужие мысли являются мне автоматически. Ну, как бегущая строка перед телевизионным диктором... Это врожденная особенность любого ангела-хранителя. Вероятно, таков набор хромосом. Не знаю. Но если меня лишить этой способности, то мне действительно, наверное, придется завести большой пистолет с глушителем. И превратиться в обычного жлоба-охранника. А мне этого очень не хотелось бы.

В.В. сел и ногой стал нашаривать под столиком домашние тапочки. Нашел, надел их и встал со своего диванчика.

— Значит так, Ангел, — сказал В.В. — Я, с вашего ангельского разрешения, сейчас схожу в туалет. Отолью, извините за выражение. Алкоголь на меня всегда действует как превосходный диуретик. А вы, любезный Ангел, пока придумайте какой-нибудь элегантный монтажный переход к продолжению повести о Самошниковых и Лифшицах. Что-то мне никак не отвязаться от этой истории... А судя по вашей информированности, вы к их судьбе тоже приложили свою небесно-волшебную лапку...

В.В. открыл дверь купе и вышел в коридор вагона.

Аккуратно закрыл за собою дверь и, покачиваясь от выпивки и вагонной болтанки, побрел в туалет.

Там он пробыл совсем недолго и вышел под шум спускаемой воды.

И , так же покачиваясь, направился к своему шестому купе...

Боясь с не очень трезвых глаз по ошибке вломиться в чужое купе, он осторожно приоткрыл дверь и...

...перед ним возникла мгновенно отрезвляющая картинка.

На этот раз не было никаких превращений вагонного купе во что-то совсем иное.

Не было ни Ангела, ни его голоса...

Открыв дверь своего купе, В.В. сразу оказался совершенно в другом Времени и категорически ином Месте, которое называлось...

Только что, под слегка скрипящий шум механизмов, тихое гудение электромоторов и печальную, похрипывающую старенькими динамиками магнитофонную мелодию, — гроб с телом Натана Моисеевича Лифшица опустился в преисподнюю одного из крематорских залов.

Створки постамента, где еще несколько секунд назад стоял гроб, начали сдвигаться и готовиться к приему нового усопшего.

Молоденький служитель похоронного культа в черном траурном костюмчике уже внимательно читал следующую бумажечку-наряд — учил наизусть имя очередного покойного. Чтобы, не дай Бог, не перепутать...

Любовь Абрамовну выводили из прощального зала под руки. С одной стороны — дочь Фирочка, с другой — любимый зять Серега Самошников.

Сзади ковылял на протезе старый друг — Ваня Лепехин. А за ним и другие работники ателье, где Натан Лифшиц проработал больше тридцати лет...

Выйдя на свежий воздух, все направились к черному закрытому похоронному автобусу, на котором сюда и приехали.

Ваня Лепехин подошел к водителю, дал ему много денег, сказал:

— Всех развезешь по адресам. Кто куда скажет. Понял?

Водитель пересчитал деньги, удивленно хмыкнул:

— Чего ж тут не понять? Все будет в ажуре, хозяин.

— Я проверю, — пригрозил ему Ваня.

Обошел автобус, сказал своим сотрудникам:

— Залезайте, рассаживайтесь и называйте свои адреса. И не вздумайте ничего платить — я уже вперед рассчитался...

— А вы? — спросил его кто-то.

— А я на своей тачке Любочку... в смысле, Любовь Абрамовну с детями домой повезу.

Из медленно ползущего похоронного автобуса всем было видно, как на автомобильной стоянке для частников хромой Ваня Лепехин помогает Сереге усадить Любовь Абрамовну в свою старую «двадцать первую» «Волгу».

Шофер автобуса глянул в зеркало заднего вида на сидящих в салоне, показал на «Волгу» Вани Лепехина, сказал осторожно:

— Строгий у вас хозяин.

— Никакой он не хозяин... — печально сказала женщина в черном. — Он лучший мужской закройщик в городе. К нему очередь на год вперед расписана!.. Двое их было таких. Одного только что похоронили...

Похоронный автобус выбрался на широкий, забитый трамваями, троллейбусами и грузовиками проспект, влился в общий транспортный поток и растворился в нем...

... Поминали Натана Моисеевича узким семейным кругом — Любовь Абрамовна, с провалившимися, выжженными глазами...

...красивая седеющая Фирочка, жестко взявшая бразды правления в семье в свои руки...

...тихий и верный Серега Самошников, зорко следящий за Любовью Абрамовной — чтобы вовремя подать нашатырь или валерьянку...

...и старый-старый друг Натана Моисеевича, знаменитый закройщик из того же ателье — одноногий Ваня Лепехин.

Когда отплакались, помянули, пожелали Натану Моисеевичу «землю — пухом», старый Ваня Лепехин с трудом встал из-за стола, заботливо поправил кусочек черного хлеба на полной до краев рюмке, стоявшей напротив опустевшего места Натана Моисеевича, и надрывно сказал:

— Я, конечно, извиняюсь... Я еще со вчерашнего вдетый. Не судите меня, ребятки... Любушка, подружка моя... Мать честная!.. Фирка! Да сядь ты, ради Бога!.. Не колготись — всего хватает... Серега, сынок! Налей девочкам...

Он поднял большую рюмку с водкой, скрипнул зубами и посмотрел на пустое место Натана-старшего.

— И ты, Натанка, слушай... Не прощу!!! Мы с им, с корешочком моим, за их воевали!.. Я, блядь, ноженьку свою за их отдал, а они, суки, крестничка моего... ребеночка нашего Толиньку, дедушку своего любименького погребсти — не отпустили!.. Что же это за власть такая блядская?! Мать честная... И на Лешку я в обиде. Хоть он и артист, хоть и в ГэДээРе сейчас представляет! Мог бы, засранец, объявиться, когда у нас тут такое... А за Толика-Натанчика, за внученьку нашего, сердце у меня на куски, блядь... Вот я тут все думал, думал... Дом у меня есть. На черный день покупал. Хороший дом. Четырнадцать соток при ем. Полста километров от города — не боле... Чего я решил?.. Толянчику нашему дом этот! Завтра и отпишу! Потому как... Натан! Натанка, друг мой сердешный... Ты там без меня особо-то не тоскуй... Не кручинься. Я к тебе скоренько прибуду. Недолго тебе ждать-то меня осталось... Вот на Толика дом оформлю и... привет, Натан Моисеевич! Это я — Ваня Лепехин, кореш твой фронтовой, преставился!.. Наливай, Натан, чего смотришь, бля?! Встречай гостя, мать честная!..

Серега выгнал «Запорожец» из гаража, пылесосит внутри...

Пылесос так воет, что Серега и не слышит, как к гаражу подошли Фирочка и Любовь Абрамовна.

В руках у Фирочки две туго набитые сумки, Любовь Абрамовна держит большой «деловой» конверт.

— Сережа!.. — негромко говорит Любовь Абрамовна.

Серега не слышит, пылесосит.

— Серый! — окликает его Фирочка.

Не слышит Сергей Алексеевич Самошников...