Эндрю Круми - Принцип Д`Аламбера

— Уверяю вас, что его там нет.

— Тогда будьте так любезны и докажите. Покажите мне свой зад.

— Здесь, на улице? Что за странное предложение от такого благородного господина, как вы?

— Очень хорошо, тогда давайте отойдем в проулок.

— Уверяю вас, господин, что там нет никаких следов, о которых вы говорите.

— В таком случае почему бы вам не доказать этот факт? Я дам вам один талер, если вы это сделаете.

— Я решительно отказываюсь, господин. Может быть, я нищий, но я честный солдат и приличный человек.

— Я дам вам два талера, если мы сейчас пойдем вон в ту аллею и вы покажете мне свой зад.

— Я сделаю это за три талера.

Итак, они вдвоем удалились в аллею, отошли подальше от улицы, и там старик сбросил штаны, а Гольдман принялся внимательно смотреть, есть ли на заду нищего искомый шрам. Именно в этот момент Гольдман почувствовал, как кто-то схватил его за воротник.

Обернувшись, он увидел щеголевато одетого унтер-офицера городской стражи.

— Я вынужден попросить вас обоих пройти со мной в Фреммелыоф,

Надо же было попасть в такое в высшей степени компрометирующее положение! Все извинения и объяснения оказались бесплодными. Унтер-офицер вывел обоих на улицу, махнул рукой, остановив карету, и доставил задержанных в большую крепость, служившую одновременно казармой и тюрьмой.

Внешний вид здания мало говорит о том, что находится внутри, за однообразными, монотонно окрашенными серыми стенами. Свет и воздух проникают в это угрюмое здание через маленькие забранные решетками окна, расположенные в один ряд высоко над землей. С тяжелым сердцем вступил сюда Гольдман, которого вслед за старым нищим втолкнули под арку мрачных ворот в массивной стене и провели в какую-то комнату, где оба они предстали перед офицером, сидевшим за пустым письменным столом. Офицер был худ и имел нездоровый вид. Лицо его было болезненно-желтым, а темные волосы, гладко причесанные и напомаженные, подчеркивали форму черепа. Гольдман попытался объясниться.

— На самом деле это просто досаднейшее недоразумение. Случайность, которая…

Офицер не обратил на его слова ни малейшего внимания, читая протокол, который дал ему унтер-офицер. Потом он метнул на Гольдмана суровый взгляд.

— Это не случайность, что вы оказались здесь. Вы здесь потому, что, насколько я понимаю, вели себя непристойно на улицах Ррейннштадта, а если вы вели себя непристойно, то это означает, что у вас непристойный характер, который, в свою очередь, явился следствием и результатом плохого воспитания, ваших нездоровых привычек и дурной компании, которую вы водили. Мне жаль видеть вас здесь, но я нисколько не удивлен, поскольку ваше присутствие в этой комнате уже само по себе неопровержимо доказывает, что вы — преступник и как таковой полностью заслуживаете стоять передо мной и чувствовать на своих плечах всю тяжесть и силу закона. Можете ли вы что-нибудь сказать в свое оправдание?

Гольдман был ошеломлен тем, что услышал от офицера.

— Если мое присутствие здесь столь неизбежно, в чем вы только что убедили меня, то не скажете ли вы, каков будет неизбежный исход?

— Пока не скажу. Я должен знать все факты, прежде чем решу, что с вами делать. Ну а ты, старик? — обратился к нищему. — В чем заключается твоя история?

— Я как раз рассказывал ее этому господину, который стоит рядом со мной, — ответил нищий. — Потом я шел целый день и дошел до поля Брунневальда к самому началу битвы. Я потерял мой полк, вступил в другой и храбро сражался, и это правда, хотя я сам это свидетельствую. Но к концу дня я получил пулю в ногу.

— Пулю, — промолвил офицер, — на которой, если можно так сказать, было написано твое имя.

— Можно сказать и так. Меня положили в телегу и повезли к хирургу, который сразу и без обиняков сказал, что ногу надо отнять. Я начал плакать и причитать при одной мысли о том, что лишусь драгоценной ноги (в самом деле, это была моя любимая нога, хотя потеря другой едва ли была бы намного легче), и попросил хирурга сохранить ее. Но он сказал, что если ногу не ампутировать, то я неминуемо умру от гангрены. Он ставит за это свою репутацию. Я сказал, что нога дороже мне, чем его репутация, и я воспользуюсь шансом. Несколько дней я метался в невыносимой лихорадке, но в конце концов рана стала заживать.

— И что, — спросил офицер, — по твоему мнению, все это должно для меня значить?

— Только то, что если мне было суждено в тот день получить пулю в ногу, то тогда же было суждено поправиться. И если случайностью было само ранение, то не меньшей случайностью стало и выздоровление. В любом случае все это было не в моей власти.

Офицера не удовлетворил рассказ нищего.

— Я отправлю в камеру вас обоих, и вы будете сидеть там, а я пока подумаю, что с вами делать.

Он приказал вывести арестованных из комнаты. Как странно, размышлял Гольдман, что его невинная прогулка обернулась таким печальным образом.

Камера, куда их поместили, оказалась сырой и тесной.

— Видимо, нам было суждено оказаться здесь, — заметил нищий, — или же это стало результатом простой случайности. Как бы то ни было, не стоит придавать этому большого значения, ибо это еще не худший жребий, не так ли? Но скажите мне, господин, почему вы были так уверены, что на моей заднице есть какие-то отметины?

Гольдман пустился в объяснения:

— Потому что когда-то я читал историю жизни одного аристократа по имени граф Цельнек. Говорят, что у него был слуга, которого звали Пфиц. Вот этот-то Пфиц рассказывал такую же сказку о своем отце. Поэтому, когда я на улице услышал от тебя этот рассказ, то подумал, не тот ли ты человек или, быть может, даже его перевоплощение. Отец Пфица лежал с Лизой под кроватью, и ее ногти оставили неизгладимые следы на его заду. История эта так похожа на твою, что мне было трудно поверить в простое совпадение. На самом деле я заподозрил, что ты, как и я, прочитал эту историю и что она является выдумкой с начала и до конца.

— Ах, мой господин, вы раскусили меня! — вскричал нищий. — Прошу вас, не думайте обо мне плохо, я вовсе не злокозненный обманщик. Эту историю рассказал мне мой родной отец, хотя я очень сомневаюсь, что он сам участвовал в битве при Брунневальде. Рассказывая ее, я просто в некотором смысле следовал семейной традиции. Видите ли, господин, я и есть Пфиц.

— Как странно, — заметил Гольдман. — Я был уверен, что этот персонаж придуман биографом графа Цельнека, а оказалось, что это ты — живой и в натуральную величину.

Пфиц печально кивнул.

— С тех пор как граф много лет тому назад умер, мне приходится жить своим умом. Здесь, в Ррейннштадте, у меня нет ни прав, ни гражданства. Никто не может взять меня на работу или предоставить убежище от непогоды. Официально я вообще не существую.