Джонатан Кэрролл - Страна смеха

Около десяти часов раздался звонок в дверь, и я встал с мыслью, что, наверно, какой-нибудь шут снес со стены раковину в мужском умывальнике или выбросил в окно соседа по комнате. Общежитие школы-интерната – это третий или, может, четвертый круг ада. Обуреваемый сложными чувствами, я открыл дверь с готовым сорваться с губ рычанием.

На ней было черное пончо до колен, с капюшоном, и она напоминала священника времен инквизиции, разве что ее накидка была резиновой.

– Пришла вот навестить. Не возражаете? У меня есть кое-что показать вам.

– Заходите-заходите, очень здорово. А я-то думал, с чего бы это “Персиковые тени” сегодня так разволновались.

Когда я сказал это, она уже стягивала через голову накидку и остановилась, чтобы улыбнуться мне. Тогда впервые я заметил, какая она маленькая. На фоне черного, блестящего от дождя пончо ее мокрое лицо сияло белизной. Странной розоватой белизной, но мило и как-то по-детски. Я повесил мокрую накидку и жестом пригласил Саксони пройти в комнату. В последний момент мне вспомнились ее куклы, и что она еще не видела мои маски. Подумалось о последней женщине, входившей посмотреть на них.

Саксони сделала два шага в комнату и остановилась. Я стоял позади и поэтому не мог видеть выражения ее лица в первый момент. А хотелось бы увидеть. Через несколько секунд она двинулась к ним. Я стоял в дверном проеме, гадая, что она скажет и какую захочет потрогать или снять со стены.

Никакую. Она долго смотрела и в какой-то момент потянулась к багровому мексиканскому черту с толстой синей змеей, что высовывалась из его рта и свивала кольца вдоль носа,– но остановила руку на полпути, уронила вдоль туловища.

Все еще спиной ко мне, она проговорила:

– Я тебя знаю.

Я навел одну из моих самых циничных ухмылок пониже ее спины:

– Ты меня знаешь? То есть знаешь, кто мой отец? Это не такой уж секрет. В любой день включи по телевизору “Вечерний сеанс”.

Она обернулась и засунула руки в накладные кармашки все того же джинсового платья, которое было на ней тогда в лавке.

– Твой отец? Нет, я имела в виду тебя. Я знаю тебя. На следующий день я звонила в школу и как следует расспросила. Сказала, что я из газеты и пишу статью о тебе и твоей семье. – Двумя пальцами она вытащила из кармана сложенный клочок бумаги и развернула. – Тебе тридцать лет, у тебя были старшие брат и сестра – Макс и Николь. Они разбились в той же авиакатастрофе, вместе с отцом. Мать живет в Личфилде, штат Коннектикут.

Я был ошеломлен как самим фактом, так и нахальством, с которым она призналась в своих деяниях.

– Секретарша сказала, что ты заканчивал колледж Франклина и Маршалла, в семьдесят первом. Здесь ты четыре года преподаешь американскую литературу, и один парень из твоего класса сказал, что как учитель ты, открыть кавычки, в порядке, закрыть кавычки. – Она снова сложила бумажку и засунула ее в карман.

– Ну и к чему это расследование? Я что, под подозрением?

Она не вынимала рук из карманов.

– Я люблю знать... о людях.

– Да? И что дальше?

– А ничего. Когда ты сходу предложил такие деньги за книгу Маршалла Франса, мне захотелось побольше разузнать о тебе, вот и все.

– А я, знаешь, как-то не привык, чтобы на меня заводили досье.

– Почему ты бросаешь работу?

– Я не бросаю. Это называется отпуск за свой счет, Джей Эдгар 9. Да и в любом случае, тебе-то что?

– Посмотри, что я принесла тебе показать. – Она что-то вынула из-за спины, из-под своего серого свитера, и протянула мне. Ее голос звучал взволнованно: – Я слышала о ней, но даже не думала, что удастся когда-нибудь найти. Всего-то тысяча тираж. А тут наткнулась вдруг в Нью-Йорке, в “Готэме”. Я годами за ней охотилась.

Это была маленькая брошюрка, напечатанная на восхитительно толстой бумаге с грубой текстурой. По картинке на обложке (как всегда, Ван-Уолта) я понял, что это Франс, но не представлял, что именно. Заголовок гласил “Анна на крыльях ночи”, и меня сразу удивило, что в отличие от остальных его книг в тексте иллюстраций не было – только на обложке. Простой черно-белый рисунок пером изображал девочку в брезентовом комбинезоне, идущую в лучах заката к железнодорожной станции.

– Я даже не слышал о ней. Как... Когда она была издана?

– Не слышал? Правда? Никогда?.. – Она осторожно извлекла книжку из моих жадных рук и провела пальцами по обложке, словно читая шрифт Брайля. – Это роман, над которым он работал, когда умер. Невероятно, правда? Роман Маршалла Франса! Говорили даже, что он его закончил, но его дочь Анна противится изданию. Это,– в ее голосе звенел гнев, и палец обвинительно уперся в обложку,– единственная часть, которую кто-либо видел. И книжка совсем не детская. Трудно поверить, что это он написал, она очень сильно отличается от всего остального. Такая печальная и... странная.

Я снова вытянул книжку у нее из рук и осторожно раскрыл.

– Это только первая глава, видишь, но даже она довольно длинная – почти сорок страниц.

– Не возражаешь, м-м-м, если я немного посмотрю ее один, минутку всего?

Она мило улыбнулась и кивнула. Когда я оторвался от книги, Саксони входила в комнату с подносом, нагруженным чашками и всеми английскими булочками, что я планировал съесть на полдник завтра и послезавтра, тут же пыхтел паром мой медный чайник.

Она поставила поднос на пол.

– Не возражаешь? Я целый день ничего не ела и страсть как проголодалась, а тут увидела их...

Я закрыл книжку и откинулся на спинку кресла, наблюдая, как Саксони поглощает мои булочки, и не мог удержаться от улыбки. А потом с бухты-барахты взял и выболтал свой план насчет биографии Франса.

Я понимал, что если и мог предварительно поделиться с кем-нибудь своим замыслом, то только с ней, но, рассказав, я сам смутился своего энтузиазма. Подойдя к стене с масками, я сделал вид, что поправляю Маркизу.

Саксони все молчала и молчала – а когда я наконец отвернулся от стены, то потупилась и впервые с момента нашей встречи проговорила, не глядя на меня:

– Могу я как-нибудь помочь? Я бы занялась для тебя всякой розыскной работой. Мне уже приходилось, для одного моего институтского профессора, но это же совсем другое дело – исследовать его жизнь, Маршалла Франса. Я возьму совсем немного. Правда. Какой сейчас официальный минимум? Два доллара в час?

Мнэ-э. Очень милая девочка, как говаривала мама, знакомя меня со своей очередной “находкой”; но в этом деле я не хотел ничьей помощи, даже если Саксони знала о Франсе куда больше моего. Если я действительно ввяжусь в эту затею, то на кой черт мне, спрашивается, лишняя обуза? Особенно когда речь о женщине, которая, такое впечатление, вечно норовит настоять на своем, не мытьем, так катаньем; а эти перепады настроения меня откровенно пугали. Да, определенные достоинства у нее есть, но она выбрала не то место и не то время. И во-о-т я хм-м-мы-ы-ыкал и э-э-экал, и ходил вокруг да около, и, слава богу, она довольно быстро поняла, что к чему.