Джонатан Кэрролл - Дитя в небе

– А от чего тебе стало страшно?

– От того, что все это оказалось таким. «И что, это все! И это то, что, как говорят, заставляет вращаться мир?» Черт! Ладно, теперь твоя очередь, Уайетт.

– Я за рулем. Пускай Уэбер рассказывает.

– У меня это было с Барбарой Гилли. В нашем городишке ее любовно называли «Туннель».

– Значит, ты переспал с туннелем?

– Кто с ней только не переспал! Обычно, мы занимались этим на холме за школой Джона Джея. Я воспользовался резинкой, которая пролежала у меня в бумажнике полгода. Можете себе представить, как это было приятно и увлекательно. А ты?

– Со своей кузиной Нэнси.

Мы с Сашей в один голос воскликнули:

– Как, ты спал со своей кузиной!

Мы прокатались еще час, делясь детскими тайнами и обмениваясь разными забавными историями. Это было похоже на ночные посиделки в колледже, когда чувствуешь необычайную близость со всеми и мудрость, а кроме того, полную уверенность, что будешь помнить и этих людей, и этот треп всю оставшуюся жизнь.

Вернувшись домой, мы обнялись и обменялись смачными поцелуями, поскольку вечер удался на славу. Даже принимая душ и залезая в постель, я то улыбался, то посмеивался, вспоминая некоторые из услышанных историй.

Немного позже – вскоре после того, как послышались первые птичьи трели – открылась дверь, и я увидел Сашу. Знаком велев ей прикрыть дверь, я приподнял одеяло, чтобы она могла улечься рядом со мной. Она мигом скользнула в постель, и обтянутым лишь тонкой шелковой ночной рубашкой телом тесно прижалась ко мне.

Через некоторое время она взяла мою руку и провела ей по своему животу, потом по груди и по тонкому изгибу шеи. Приоткрыв рот, она взяла в него мои пальцы и принялась ласкать их языком.

Я отнял руку и принялся гладить ее лицо, плечи, руки. При этом ни один из нас не произносил ни слова, хотя много лет назад, будучи любовниками в Европе, мы всегда переговаривались друг с другом и вообще вели себя довольно шумно.

Но сегодня все было по-иному. Теперь мы были не любовниками, а двумя давними друзьями, которые любят друг друга, и которым выпало счастье провести вместе восхитительную ночь.

Мы предавались любви в тишине, стараясь не производить ни малейшего шума. Любовь украдкой была куда более страстной, куда более возбуждающей.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, и первые лучи солнца упали на пол, она полулежала у меня на животе, а ее дыхание щекотало мне грудь. Испытывая блаженство от того, что я чувствовал ее на себе, я прошептал:

– Как бы мне хотелось быть тем парнем в Уэстпорте.

Она подняла голову и улыбнулась.

– Правда? Значит, ты бы хотел быть у меня первым?

– Нет, не то чтобы… Я не уверен, что у меня получилось бы лучше. Но я бы… бросился в воду вместе с тобой. Я бы не отпустил тебя так просто.

Она коснулась лбом моей груди и медленно поднялась, Уже стоя, она попыталась найти проймы в своей скомканной и перекрученной ночной рубашке. Волосы ее были взъерошены и торчали в разные стороны, и от этого она выглядела красивой как никогда.

Наконец, потерпев поражение в поединке с рубашкой, она просто перекинула ее через плечо и снова уселась на постель. Я взял ее за руку.

– Обещаешь всегда оставаться моим другом, а, Саша?

– Обещаю.

– Даже если нам больше никогда не доведется делать этого!

– Мы по-разному к этому относимся. Я могла бы двадцать лет состоять в счастливом браке, и все равно без колебаний улеглась бы с тобой в постель. Я люблю тебя, Уэбер. А с людьми, которых я люблю, я сплю.

– А что бы ты сказала мужу?

– Не знаю. Может, и ничего.

Выходя из комнаты с беззаботно перекинутой через плечо рубашкой, она страшно напомнила мне героиню одной из картин Боннара: бледно-розовый цвет, кремовые, плавные изгибы тела и легкий взмах ладошкой на прощание.

Доминика и его жену Микки я заснял выходящими из машины.

– Какого черта ты делаешь, Уэбер? Это-то ты зачем снимаешь! Погоди-ка! – Он выпрямился, пригладил волосы руками и оправил свою гавайскую рубаху. – Нет, это не рубашка, а черт знает что! Микки купила. О'кей, теперь давай, крути.

Я повел их на задний двор, где собрались остальные.

– А камера тебе зачем?

– Пытаюсь снова привыкнуть ею пользоваться.

– Ты хочешь заснять праздник?

– Частично.

Похоже, барбекю изобрел американец. Я, конечно, знаю, что человечество жарило мясо на огне десятки тысяч лет, но американцы превратили это в настоящую религию.

Хотя о моих фильмах писало множество критиков, ни один из них не заметил, что в каждый из них я, так или иначе, всовываю барбекю. Даже в «Нежной коже» американский гость показывает старикам, как делать это «правильно», тем самым невольно приближая их конец.

Пища, приготовляемая на улице, еда, которую отправляют в рот руками, дым, жир. Бумажные тарелки, громкие голоса, нет салфетки – вытирай губы тыльной стороной ладони. Пусть даже это всего лишь твоя семья, разговоры становятся все громче и пронзительнее, и, как правило, куда свободнее. Мужчин начинает тянуть к женскому полу, они слишком много пьют; они разговаривают на повышенных тонах.

После того как гости были представлены друг другу и все немного выпили, Уайетт предложил сыграть в «бомбу с часовым механизмом» – игру, которую он придумал и сделал знаменитой благодаря своему шоу. Я принес бумагу и карандаши, а Саша тем временем узнавала, кто насколько прожаренным любит мясо.

Доминик и Макс так быстро и умно отвечали на вопросы, что в первом раунде у остальных не было против них ни малейших шансов. Я «взорвался» вторым, что меня вполне устраивало, так как я хотел заснять поединок между двумя мужчинами: Максом, расслабленно полулежащим на подушках своего инвалидного кресла, и Домиником, напряженно примостившимся на краешке стула и похожим на готового пробить решающий удар футбольным нападающим.

Уже были поданы порции с кровью, и Саша уже начала снимать с огня чуть более прожаренные, а

эти двое все никак не могли закончить. Тогда Уайетт заявил, что это ничья, и соперники согласились.

– Ну, Макс, ты первый из моих противников, кто знает, что делать.

– Ты бы видел, как он играет на репетициях. – Для пущей убедительности Шон даже помахала куском хлеба.

Доминик взглянул на меня.

– Ты играешь со своими актерами в «бомбу»?

–Доминик, повтори-ка свой вопрос, только на этот раз смотри на Макса.

– Слушай, Уэбер, мы ведем светскую беседу. Может, ты, наконец, отложишь свою камеру?

Все дружным ворчанием поддержали его, поэтому я сделал, как мне было велено, хотя и не без сожаления, поскольку получал от съемок истинное удовольствие. Иногда мы пользовались видеокамерой в Нью-Йорке, но это было все равно, что снимать матчи для спортсменов. Мы смотрели их, стараясь понять, какие допускаем ошибки. То же, что я снимал сегодня, было чисто «семейным», забавным и чрезвычайно увлекательным занятием для человека, дружащего с камерой. В глубине души я лелеял идею сделать небольшой фильм о нашем ночном празднике, а затем разослать копии всем присутствовавшим.