Анджела Картер - Кровавая комната

— Говори то, что у тебя на душе, — наставительно произнес я наконец. — Во всех порядочных женщинах есть что-то миссионерское, сэр; убедите ее в том, что только через ее отверстие вы можете обрести спасение, и она ваша!

— Когда мне понадобится твой совет, Кот, я у тебя его попрошу, — бросил он с внезапной надменностью.

Наконец ему удается написать десяток страниц; повеса, распутник, карточный шулер, разжалованный офицер, неуклонно скатывающийся к разврату и разорению, вдруг, как в проблеске небесной благодати, увидел ее лицо… лицо ангела, своего доброго ангела, который отведет его от погибели.

О, то, что он написал, было шедевром!

— Сколько слез она утерла, читая его послание! — сказала моя полосатая подружка. — «Ох, Полосатик, — рыдала госпожа (она зовет меня „Полосатик“), — я никогда не думала, что от чистого сердца могу заварить такую кашу, когда улыбнулась, увидев кота, обутого в сапоги!» И она положила листок письма поближе к сердцу и клятвенно заявила, что эти обеты посланы ей человеком с доброй душой, а она слишком любит добродетель, чтобы ему противиться. Если только, добавила она, будучи девушкой чувствительной, если только он не стар, как пень, и не уродлив, как смертный грех, вот.

В ответ госпожа послала ему восхитительное короткое письмецо, передав его через Фигаро-там-Фигаро-здесь, выбрав для послания отзывчивый, хотя и не компрометирующий ее тон. Ибо, заметила она, что пользы далее обсуждать его страсть, если она ни разу не видела его лица?

Он покрыл ее письмо тысячей поцелуев; она должна меня увидеть и увидит! Нынче же вечером я спою под ее окнами серенаду!

Итак, с наступлением сумерек мы выходим на площадь: он — со старой гитарой, ради покупки которой заложил свою шпагу, и облаченный в совершенно фиглярский наряд, который он выменял за свой расшитый золотом жилет, — и этот, с позволения сказать, Пьеро начинает оглашать площадь истошным ором, ведь сохнущий от любви клоун, оглашенный оболтус, мало того что весь вырядился в белое, так еще посыпал лицо мукой, чтобы дама его сердца, видя столь бледный лик, немедленно осознала, как он тоскует.

И вот показалась она — вечерняя звезда в окружении облаков; но на площади стоит такой шум от скрипящих повозок, такой грохот и стук от разбираемых торговых лотков, такой гвалт от завывающих музыкантов, криков бродячих лекарей и бездомных мальчишек, что, несмотря на его отчаянные вопли — «О, моя любимая!», — она, прекрасная, как на картинке, по-прежнему сидит, мечтательно глядя куда-то вдаль, где на небе светит восходящая из-за церкви луна.

Слышит ли она его?

Не слышит ни звука.

Видит ли она его? Даже взгляда не бросит.

— Давай, Кот, заберись к ней и скажи, чтобы посмотрела в мою сторону!

Но если рококо — это раз плюнуть, то строгое, изящное здание в ранисафинском стиле отвергло в свое время поползновения и не таких котов, как я. Когда речь идет о греческом стиле в архитектуре, ловкость тут ни при чем, для победы здесь нужна лишь отвага, и хотя второй этаж здания украшен здоровенной кариатидой, чьи выпуклые бедра и непомерно развитые груди упрощают подъем на первых порах, дорическая колонна у нее на голове — это уже совсем другое дело, уж поверьте. И если бы я не видел, что на водосточном желобе карниза над моей головой сидит моя ненаглядная Полосаточка и подбадривает меня, то я — даже я — никогда бы не осмелился совершить такой головокружительный прыжок, что, словно дергающийся на нитках Арлекин, я вмиг долетел до подоконника.

— Господи боже! — подскакивает госпожа. Я смотрю, она — ах! — тоже натура сентиментальная, теребит в руках уже весьма захватанный конверт. — Кот в сапогах!

Я отвешиваю ей учтивый поклон. Какая удача, что я не слышу ни сопенья, ни чиханья; а где же старая карга? Внезапно ее пробрал понос, и она опрометью кинулась в уборную — нельзя терять ни минуты.

— Бросьте взгляд вниз, — прошипел я. — Известный вам человек таится внизу, весь в белом и в большой шляпе, и он желает усладить ваш слух вечерней песенкой.

Вдруг дверь спальни со скрипом отворяется и — вжик! — Кот испаряется в воздухе, ибо осторожность превыше всего. Я сделал это ради сладкой парочки, их ясные глаза вдохновили меня на небывалое, смертельное тройное сальто, которое не проделывал доселе ни я, ни один другой кот — в сапогах или без оных.

И шлепнулся на землю с высоты третьего этажа, чего же больше — головокружительный спуск.

Только немного запыхался. С гордостью могу сказать: я приземляюсь на все четыре лапы, и Полосаточка совсем теряет голову — ура! А мой хозяин, видел ли он мое триумфальное падение? Куда ему, дураку! В тот самый момент, когда я приземляюсь, он настраивает свою бандуру и снова разражается песней.

В нормальных обстоятельствах я бы ни за что не сказал, будто его голос, подобно моему, настолько чарующ, что птички падают с веток; и однако, когда он запел, весь гомон затих, собирающиеся по домам торговцы замерли, заслушавшись, прихорашивающиеся уличные красотки позабыли о своих грубо намалеванных улыбках и повернулись в его сторону, а некоторые дамы постарше даже всплакнули.

Эй, Полосаточка, там наверху, навостри ушки! Ведь, судя по мощному эффекту, в его голосе звучит и моя душа!

И вот госпожа опускает глаза, смотрит на него и улыбается так же, как однажды улыбнулась мне.

И вдруг — бац! — чья-то суровая рука захлопывает ставни. Казалось, все фиалки в корзинках всех цветочниц разом поникли и завяли; и весна замерла в полете и словно на сей раз уже никогда больше не наступит; а весь шум и деловитый гам, которые недавно умолкли, как по волшебству, заслышав его песню, теперь вновь поднялись, как будто ропща по утраченной любви.

И мы понуро потащились к своим немытым простыням и скудному ужину из хлеба и сыра — это все, что я смог стащить для него, — но теперь, когда она знает, что он есть в этом мире, да к тому же не самый уродливый из смертных, его исстрадавшаяся душа наконец-то начинает проявлять здоровый аппетит. И впервые с того злополучного утра он засыпает глубоким сном. Но Коту этой ночью не спится. Он выходит на ночную прогулку, пересекает площадь и вскоре уже со вкусом обсуждает тот отборный кусочек соленой трески, который его полосатая подружка нашла в печной золе, пока наконец наш разговор не поворачивает в сторону иных материй.

— Крысы! — говорит она. — — И сними ты эти сапоги, шельмец неотесанный; ты мне все подбрюшье оттоптал своими каблуками трехдюймовыми!

Когда мы немного пришли в себя, я спросил, что она имела в виду, говоря «крысы», и она изложила мне свой план. Мой хозяин должен представиться крысоловом, а я — его рыжей передвижной крысоловкой. А потом мы пойдем уничтожать крыс, которые наводнят собой спальню миледи как раз в тот день, когда старый болван уедет собирать дань, и тогда она сможет вдоволь насладиться обществом парня, потому что единственное, чего старая карга боится даже больше, чем котов, — это крысы, и она будет прятаться в шкафу до тех пор, пока в доме есть хоть одна крыса, и выйдет, лишь когда не останется ни одной. А она чертовски хитра, эта полосатая киска; я похвалил ее за изобретательность, нежно покусывая ее загривок, — и живо вернулся восвояси, чтобы поспеть к завтраку: вездесущий Кот — он и здесь, и там, и повсюду, ну чем не Фигаро?