Димфна Кьюсак - Полусоженное дерево

– Возьми еще чаю, малявка, – крикнула Бренда.

«Эта женщина очень жестокая», – как-то сказал своему боссу Кемми.

Но сейчас ее голос не показался Полю бесчувственным или суровым. А может быть, Поль и не понял ничего в ее интонации, ведь уже сколько месяцев его слуха не касался женский голос. Сейчас голос Бренды показался ему мелодичным, словно пение невидимой птицы.

«Эх, и раскис же ты, старина», – сказал себе Поль, наливая вторую чашку.

По крайней мере чашки, которые она им дала, были целыми, а его мать предпочитала поить садовника чаем из полуразбитых чашек.

Полю не хотелось вспоминать о прошлом, оно было нерадостным, и теперь, через много лет, казалось еще менее приятным. Поль решил попробовать пирог, малявка бережно развернул чистый пергамент.

Вот и пирог завернула, подумал Поль, и обращается с ними по-человечески. И что из того, что она чрезмерно сурова, необщительна и требует за свои деньги честной работы?

Когда он снова взялся за топор, ладони нестерпимо болели. В плечах хрустело, едва он пытался распрямиться. Он так и не понял, то ли это трещали кости, то ли пересаженная на плечах кожа сопротивлялась непривычному растяжению.

Но Поль продолжал упорно работать топором, хотя сердце трепетало в груди. Когда же, наконец, дерево было срублено, Поль испытал мимолетную радость победы. Но вот гудок парома в Дулинбе возвестил наступление полудня. Поль отложил в сторону топор и со вздохом облегчения распрямил затекшую спину. Сейчас он хотел лишь одного: поскорее вернуться к месту своего пристанища и растянуться на траве. Его даже не интересовал пакет с едой, вложенный в мешок из-под сахара, который малявка взвалил себе на плечо.

Услышав гудок парома, Бренда окликнула Кемми и дала ему сверток с продуктами: хлеб, масло, мясо, сыр, сигареты, а сверху приколола перечень их и цену.

– Скажи своему боссу, чтобы в конце недели он сам подсчитал количество проработанных часов. Я узнаю в Дулинбе, сколько ему полагается за эту работу. Нужно сразу же избегать ненужных недоразумений.

Мальчик кивнул и молча взял сверток, не обратив никакого внимания на иронические нотки в голосе мисс почтмейстерши.

Закрывая почту на перерыв, она видела, как мужчина, мальчишка-абориген и собака поднимались в гору к вершине Головы Дьявола. Собака бежала впереди, а мальчишка следом за ней, стараясь не отставать. На мужчине были измятые шорты, открывавшие длинные загорелые ноги, рубаха и шляпа цвета хаки. Достигнув вершины, они на секунду остановились, мальчик оглянулся, а мужчина посмотрел куда-то в сторону, он всегда смотрел в сторону.

Ей захотелось узнать, как сильно он изуродован. Как это произошло? Сердясь на себя за свое любопытство, она захлопнула дверь. Нет, ей ничего не нужно знать, ей все безразлично. Зачем вовлекать себя в чужие несчастья? Это ей вовсе ни к чему.

Поль устало растянулся на земле в тени под брезентом, подстелив водонепроницаемую простыню, приятно охлаждавшую ноги и тело и скрадывавшую неровности земли у него под плечами и руками.

Он закрыл глаза. Яркий свет причинял резкую боль даже сквозь темные очки. Ему вдруг стало мучительно горько, и эта горечь, словно яд, разлилась по крови.

И вдруг где-то совсем рядом услышал голос малявки:

– Проснитесь, босс, я приготовил вам обед.

Поль поднялся, снял очки, потер глаза, все еще чувствовавшие резкую боль, и сел. застонав от боли в плечах.

– Ну тебя, малявка, ведь я же заснул.

– Нехорошо спать на голодный желудок, – улыбаясь, ответил мальчик. – Сначала надо поесть.

И он поставил рядом с ним тарелку. У Поля дух захватило при виде обилия пищи: ветчина, помидоры и огурцы, вареная в мундире картошка и хлеб, слегка смазанный маслом.

Он снова удивился, как уже удивлялся не раз, наблюдая за поведением ребенка. Поля поражала его аккуратность во всем. Где же мог научиться всему этому мальчишка-абориген?

Несмотря на недомогание, Поль чувствовал сильный голод. Он с наслаждением опустошил тарелку. Казалось, даже тело стало болеть меньше. Нет, они все же честно заработали свой хлеб. Как странно, подумал с иронией и радостью Поль, он, самый одинокий из всех живущих на земле, постоянно говорит «наш», «мы», вместо «я» или «мое», будто этот заброшенный мальчишка-абориген и дворняжка стали частью его собственной жизни.

Поль съел яблоки, по-видимому, слишком долго пролежавшие в холодном хранилище, но даже не заметил, насколько они безвкусны, выпил приготовленный мальчиком чай, наблюдая, как этот ребенок умело его наливал, наклонив чайник в сторону, чтобы не попали чаинки.

Даже щенок почувствовал себя счастливым, насытившись своей долей.

Сколько же времени понадобится этой женщине, чтобы понять, что он вовсе никакой не садовник? Кто из них первым признает это? Она – дав ему расчет, – или он сам, отказавшись от работы? Поль пожал плечами, и лицо его исказилось от боли. Но ведь у него есть по крайней мере еще два выхода из положения: связаться с военным ведомством и вытребовать положенную ему пенсию или обратиться за подачкой к отцу. Отец, конечно, с радостью предоставит ее, лишь бы держать сына подальше от себя. Но если от работы он чувствовал лишь физическую боль, то оба эти варианта вызывали в нем душевные страдания.

Он съел пирожки и выпил чай с тем наслаждением, какое пища может доставить человеку, уже испытавшему голод, потом с удовольствием выкурил сигарету и сладко заснул еще до того, как малявка закончил мытье посуды.

К вечеру, когда солнце стало отбрасывать багровые тени от гор на песчаный берег, Поль вошел в воду и поплыл далеко-далеко, туда, где уже не было волн. Вернувшись к берегу, он нашел малявку и щенка игравшими на отмели. Мальчик не выносил холодной воды, и одного упоминания Поля о необходимости окунуться было достаточно, чтобы заставить его бежать к берегу. Кемми получал удовольствие от купания в море лишь в полдень, когда солнце стояло высоко в небе, обогревая весь берег. Но даже тогда он оставался в воде совсем недолго и, выскочив из нее, еле-еле выговаривал посиневшими губами: «Холодно, босс, очень холодно».

Иногда Поль относил это к врожденной неприязни аборигенов к воде, – об этом он так много слышал. Иногда считал эту водобоязнь индивидуальной особенностью организма. Но как бы там ни было, присутствие этого мальчика и даже его щенка одухотворяло эту гнетущую пустоту неба и берега, а они, очевидно, так же, как и он, были здесь такими же изгоями.

Во сне боль в теле переплеталась с душевными мучениями, Поль пребывал в забытье, вне времени и пространства.

В тисках ночного кошмара он молотил руками, отбиваясь от нависшей над ним угрозы, и попадал во что-то жесткое и мягкое одновременно.