Генри Миллер - Нью-Йорк и обратно

(Я все же тешу себя упованием: вдруг кто-нибудь явится и пригласит отобедать. А что, сейчас ведь только полвторого!)

Эх, время поджимает. Жаль, «Виндам» не отходит раньше пятницы. У меня верхнее место, и в каюте будет еще три джентльмена. Хоть бы уж попались американцы. Общество голландцев – это для меня чересчур. Впрочем, я слышал, голландский завтрак очень даже неплох. Буду вставать по утрам прежде всех и ждать, когда прозвучит гонг. Если верить Кронстадту, целых два десятка читателей обоего пола в Нью-Йорке уже знают, что я гений. А гению нужно есть и пить. Надеюсь, они помнят об этом. И еще надеюсь, ты встретишь меня на берегу с приличным угощением. Как бы мне хотелось уже очутиться за обеденным столом на Вилле Сера! Боюсь, завтра будет слишком поздно. К тому времени я успею чем-нибудь перекусить. А голод разбирает прямо сейчас, и клянусь Богом, если святость и пустой желудок – одно и то же, я больше не желаю быть святым! Тут на днях скончался человек – по слухам, он имел два желудка и попросту не успевал набивать оба. Это его доконало. У меня же всего один маленький желудок, да и тот с каждым днем сжимается. Надеюсь, моя гениальность в состоянии прокормить хотя бы его? Ведь это единственное, чего я желаю. Умять славную тарелку «морского обеда», как окрестили американцы блюдо, состоящее из улиток, гребешков, устриц, моллюсков, креветок, жареного барашка, хлебных крошек, чеснока, ливерной колбасы, sauerbrateri note 37 , лука, romaine salad note 38, маслин, стеблей сельдерея, спаржи, арбузных корок, sauerkraut note 39, мелко порубленной куриной печенки, голубиных яиц, колбаски, взбитого белка и толстого слоя горчицы.

Нет, все-таки гений не должен голодать всем телом. Наполовину или на три четверти – согласен. Пускай в складочках опустевшей «продовольственной корзины» застрянет всего пара-другая крошек, но только безотлагательно! Я чувствую себя выскобленной и законопаченной шаландой, которая готова сорваться в самое далекое плавание, а вместо этого выцветает и сохнет на солнечном берегу. Говорят, на голодный желудок легко удариться в мистику. Я же, напротив, становлюсь чрезвычайно практичным и хитрым. Полминуты назад моя изворотливость достигла такой степени, что я пошел и занял денег у коридорного. Просил четвертак, но парень отвалил целый доллар. Вот что значит гениальность!.. Кстати, Джои, не хочу, чтобы ты сильно огорчался, читая эти строки: к тому времени я уже буду плыть в открытом море. Между приемами пищи – и джина! – стану прогуливаться по корме; бьюсь об заклад, рядом непременно окажется какой-нибудь зануда, готовый поведать историю собственной жизни.

Сперва я планировал начать следующую книгу уже на борту, однако испугался, как бы не заставили платить пошлину за провоз печатной машинки. Ну да ладно, все равно в голове работа идет полным ходом. Можно сказать, книга почти готова. Я вижу ее от первой до последней страницы. Достаточно выбить пробку, и строки польются, как вино из бездонной бочки. Сюжет разбежится подобно кругам на зеркальной глади пруда: с одной стороны, при этом сохраняется полная свобода, с другой – возникает иллюзия поступательного движения. Путешествовать лучше налегке, о багаже пусть заботится «Америкэн Экспресс». Что означает: долой анализ и самонаблюдение, за борт сюрреализм и расовую логику, к чертям собачьим стиль и форму! История, которую я намерен изложить, настолько человечна, что ее рассказал бы и безродный пес. Понятно, с моими литературными способностями (а они на целый дюйм превышают собачьи) она слегка затянется, однако суть не изменится. Это будет рассказ об одиночестве и неотступном голоде – я не имею в виду лишь нехватку еды и секса, но всего сразу. Я словно погляжу на свою жизнь из бортового иллюминатора, и та помчится мимо, мало-помалу погружаясь, как четырехмачтовая шхуна в бурю. Каждый, кто пожелает, получит слово, причем вдосталь. Здесь же, в книге, я буду есть и спать, а когда приспичит, помочусь прямо на страницы. Все это пришло мне в голову во время прогулки по Бродвею. Вокруг суетилась такая шумная толпа, что внезапно меня охватило жуткое одиночество. Лучше бы уж тыкали в бок локтями, толкали, пихали, наступали на ноги, плевали в лицо… Гомон вдруг необъяснимо затих, и перед мысленным взором в полной тишине загорелся зеленый свет – ослепительная вспышка на пути к новой книге. И я рванул вперед на всех парах. Я мог вызвать из прошлого любую подробность, да еще со всеми тончайшими связями и самыми причудливыми ассоциациями. Все, что мне нужно теперь, – это сказать: «Привет! А вот и мы… Как поживаете?» Остальное покатится, как по маслу. История моей жизни – тема неисчерпаемая. Странно, почему писателей тянет изображать чужие приключения? Ведь это водоворот с дыркой посередине! Уже на последней строчке он неизбежно засасывает и тебя, и твой собственный опыт. Пусть даже мы с моей жизнью идем ко дну – не вздумайте бросать нам спасательный круг. Киньте лучше чего-нибудь пожевать! И капните соуса. Представьте себе, даже гений любит жаркое с подливкой. Не надо вустерширского соуса или там йоркширского пудинга – можно просто ложку черной, чуть кисловатой подливки; впрочем, если завалялись лишние Kartoffelklosse – картофельные клецки, – положите их тоже. (Надеюсь, хоть на сей раз я написал слово «клецки» правильно? Насчет точек над буквами не волнуйся, они придут позже, а теперь – время перекусить.)

«Мэйсон Жерар» – ресторан в стиле Старого Света, расположенный на Тридцать Третьей улице напротив почты. Внутри он смахивает на сумасшедший дом, только mignon note 40. Все lyimignon, вплоть до плевательниц. На каждую мелочь кто-то поплевал и вытер поверхность грязной тряпицей. За зданием растет старосветский сад, оснащенный качелями, гамаками, столиками для пинг-понга, креслами-качалками, моррисовыми креслами note 41и прочей рухлядью, какую хозяин умудрился впихнуть сюда. Ужасающая безвкусица, однако до умиления mignon. Мосье Жерар лично показал мне заведение – на тот случай, если я еще когда-нибудь наведаюсь в Америку и буду искать подходящий пансион.

Как я уже упоминал, «Мэйсон Жерар» обладает теплой, уютной притягательностью настоящей психушки. Блюдечки позаимствованы из бистро на Менильмонтан, прошлогодние зонтики, швейная машинка Зингера, фортепиано модели тысяча девятьсот третьего года, подушечки для кошек и все в таком духе. Еда тоже сумасшедшая – еще более сумасшедшая, чем туалет, который недавно подновили. Подходящее местечко, чтобы зайти холодным зимним днем, присесть и почитать «Voyage au Bout de la Nuit» note 42. Мадам Жерар, супруга владельца, как две капли воды похожа на мадам Бонэ из «Мэйсон Бонэ», Тридцать Третья улица, та же широта и долгота. В смысле, обе калеки и ходят вразвалку, обе своекорыстны и остры на язык, обе обладают той притворно-обаятельной улыбкой, которая пристала бы ключнице, отлично знающей что почем, и которая мгновенно сползает с лица, как только закрывается рот. Будто выключателем щелкнули. Эта улыбка – воплощение французской торговли, и мне она нравится.