Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

Юлия была живая, но, как бывает с убитыми иногда, сквозь тонкую глазную щелку подсматривала за своим несостоятельным любовником, вытиравшим пальцы бумажной салфеткой после банана. Не было сил двигаться, даже приказывать, чтобы задернул тюлевую занавеску от маляра с ведерком на противоположной крыше: он что-то с излишним интересом, не по сединам, приглядывался через улицу к распростертой женщине. О, все равно: и при появлении отца не поднялась бы... Пускай весь шар земной войдет и, удостоверясь в содеянном, не ужасается потом кровавостью последствий. К несчастью, во всем мире не нашлось бы клинка достаточной длины для совершения отплаты. Все следила прищуренным глазком, как герой ее злосчастного романа пожирал третий по счету банан, любуясь на стаю домашних голубей, подобно клокам пламени круживших в закатном небе, и, по рассеянности видно, не узнавал подозрительного старика с малярной кистью. Кстати, подобно о.Матвею, так до конца и не сумевшего совместить добрый десяток конспиративных масок в одну личность старца Афинагора, сам Дымков лишь в самом конце разгадал приставленного к нему наблюдателя, когда стало уже поздно. То была, конечно, еще большая неосторожность с дымковской стороны, чем после случившегося становиться спиной к своей недобитой жертве. С визгом скользнувшая по улице внизу скорая помощь вернула Юлию к действительности. Кое-как нашарив на полу, и насколько позволял притиснутый телом рукав, она мгновенным рывком подтянула на себя съехавшую шубку... не потому, что ощутила отрезвляющий холодок на обнаженном колене и чуть выше, а чтобы этот, проклятый, не понял ее наготы как приглашение исправить свою гадкую недоделку. Словом, самые коварные побуждения приписывала она ангелу, не повинному ни в чем, вместо благодарения судьбе, что кинокартина, откуда было почерпнут его инструктаж насчет обращения с дамами, не оказалась инсценировкой из жизни одного венецианского мавра, например, что могло оказаться роковым при его наблюдательности.

Заслышав шевеленье позади, Дымков обернулся к Юлии все с тем же самодовольством Геракла после интимнейшего из его подвигов.

— Почему-то ужасно проголодался, а вы?.. Полежите, я сейчас вам сервирую кое-что на скорую руку... — В его возможностях покамест было наделать ворох любой, лишь бы известной ему, пищи, ему хотелось одновременно поразвлечь чем-то недовольную Юлию. На стенке по соседству когда-то украшением дедовской столовой висел старофламандский натюрморт, где при довольно скромных размерах была насована уйма всякой съедобной всячины, включая лимон с распущенной кожурой и зажженную свечу зачем-то. Галантным движением базарного чародея запустив туда руку, Дымков достал флягу с вином и бокалы к ней, оставив третий на месте, и так как ни сыр, ни фаршированные яйца тоже двухсотлетней давности, хоть и довольно свежие на вид, не внушали доверия, принялся вытаскивать полное виноградом доверху серебряное блюдо, никак не пролезавшее у него сквозь тесноватый проем рамы. Как положено заправскому фокуснику, номер свой он показывал не спуская глаз со зрительницы, и, конечно, ни один из когда-либо показанных им магических фортелей не сопровождался такой четкой, в смысле правдоподобия, отработкой деталей, как теперь.

— Прекратите ваш балаган... — качая головой сказала Юлия, — мне плохо, уходите. Пожалуйста.

— Вам понравилось? — польщенно спросил Дым ков, подразумевая, видимо, всю совокупность доставленных даме удовольствий.

— Вы обаятельный любовник, — сквозь зубы, не разжимая губ, сказала она. — Ладно хоть обошлось без увечья, — нетвердо добавила она, не раскрывая глаз, как и положено перееханной колесом судьбы, и сделав едва заметное движение ладонью, чтобы уходил.

Но вдруг, не успела на ноги стать, ее вырвало дважды подряд, необъяснимо, бурно и почти ничем. Причиной тому вряд ли был один только распространившийся по комнате скверный душок, возможно, от кабаньей головы во глубине натюрморта, скорее долговременное отравление чудом, нарушившее координацию жизнеощущений, но еще вероятнее — все вместе с психическим потрясением во главе.

Кстати, состоявшееся в только что описанном эпизоде развенчание героя наглядно указывает, что в отмену прежних, научно-космической и кощунственно-богословской версий о происхождении ангела Дымкова, последний как по внешнему облику, умственному уровню и дальнейшей судьбе, кроме заключительного момента, является всего лишь духовной эманацией бедной фантазерки со старофедосеевского погоста, младшим братом тех фантомов, что, зародившись в бессонном мозгу художника, бродят норой по всей земле с выходом за пределы века.

Сколько Юлия не кивала ему на дверь, всякий раз без тени гнева, тот, донельзя расстроенный, мялся на пороге, ломал себе пальцы, не уходил.

— Вероятно, отец уже на лестнице... скажите, чтоб не поднимался. Никуда не гожусь теперь, не поеду... чуть позже, может быть. Ну, ступайте же, дайте мне прибрать эту помойку. Подергайте дверь за собой...

Ангел пожал плечами и исчез вверх или вниз, неизвестно в каком направлении.

Выяснилось заодно, она спутала даты мероприятий, и ученая коллегия назначена на будущий вторник, а нынче вечером Главное управление цирков устраивает банкет в честь приезжего скандинавского импресарио, бравшего на себя двухнедельную поездку труппы Бамба по стране после выступления перед дворцовой знатью. Лишь ради встречи с ним, чтоб не обиделся, Дюрсо раньше срока выписался из больницы и вот платился за безрассудное намерение — по крутому склону любой ценой втащиться на вершину славы. Слишком волновался, найдутся ли портные, успеют ли сшить хотя бы один дипломатический сюртук, так как собственный гардероб растерялся, пообветшал, стал не по фигуре, Дымкову же, как оригиналу, был простителен любой вид... Даже справки наводил стороной, который из шведских орденов доступен выдающимся иностранцам и где его носят: мечталось, чтобы на ленте через плечо. Представлялось, что королю захочется не один раз посмотреть летающее пальто, а такой особе неудобно оставаться в долгу перед каким-то большевиком, и, разумеется, награда коронованного поклонника могла бы возвысить старого Дюрсо не только в глазах покойного родителя, но и советского правительства, не привыкшего замечать свои таланты до признания их заграницей... Ему так плохо было в тот вечер, даже не нашел сил предупредить дочь, что проедет прямо в банкетный зал, а прибывший к началу Дымков по рассеянности не обратил внимания на плачевную наружность шефа. Тем не менее оба важнейших тоста старик отметил соразмерными глотками вина, всякий раз запивая тайком спрятанную под губой таблетку. Третий же и заключительный, насчет круговой дружбы северных соседей, от лица своего коллектива произнес он сам, уже на исходе сил и, как все понимали, для единственного там, с опущенным лицом для лучшего запоминанья, неприметного товарища, от чьей подсказки зависело разрешение на заграничный выезд. С бокалом в руке Дюрсо заявил собравшимся, что хотя ему, хлебнувшему по горло старого режима, глубоко наплевать на обреченный капитализм в полном объеме, однако не отказывается между делом на призыв истории путем личного обаяния плюс к тому кулуарных переговоров поослабить международную напряженность, без чего нельзя предотвратить назревавшую войну. Участники банкета, в большинстве закаленные администраторы столичных зрелищ, восприняли речь Дюрсо с видом глубокомысленного наслаждения, как разновидность эстрадного жанра. Тотчас после подвига ожидавшее такси отвезло оратора назад, в постель.