Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

Солнце пригревало на припеке, и при пустых воскресных трамваях не стоило тащиться по жаре, однако решил отправиться туда пешком и не растравлять себя поминутной оглядкой. Меж тем, местность становилась богаче, попадались дома каменные и четырехэтажные подчас, и что в особенности удобно, представлялась возможность безо всякой спешки, присев на тычке, невозбранно понаблюдать людское оживленье, как они тут управляются без о.Матвея, полностью отключившегося от жизни. Несмотря на день всеобщего отдыха, совпадение, что ли, граждане занимались исключительно деятельностью, направленной к дальнейшему устроению жизни, и, казалось бы, при таком ихнем стремлении откуда взяться людскому горю? Единственную причину его о.Матвей видел не в социальном неустройстве, как трактовал некто Карл Маркс и его последователи, а исключительно во вредных токах, возникающих от усиленного людского взаимодвиженья, чего в помине не было бы, кабы для своевременного отведения их в почву почаще ходили босыми ногами по земле, как и полагалось бы путникам на их быстролетном проходе из одной тьмы в другую. Впрочем, изобретение старо-федосеевского батюшки человечество отнюдь не должно понимать как полную отмену обуви, чтобы не нажить суставной ревматизм, изобретателя же вместе с семейством не оставить без пропитанья. По дороге к его главным приключениям случай неоднократно, лицом к лицу, сводил о.Матвея с тружениками за исполнением различных нужд народных. Так в верхнем этаже длиннейшего, вроде казармы, прокопченного строения две хозяйки одновременно мыли зимние рамы, и солнечные зайчики скакали по фасадам неосвещенной стороны, а в нижнем, посреди, шибко плешивый мужчина в непозволительно-щекотных усиках чинил пишущую машинку, тогда как в следующих шести по ходу Матвеева движенья, несмотря на выходной, пожилые усталые мастерицы кроили и тачали соломенное полотно, на замусленных болванках обшивали лентами дамские шляпки, чтобы к сезону умножить девичью прелесть в глазах избранников; впрочем, роскошное зрелище в полуподвале, как раз под артельным помещением, воочию убеждало в готовности последних и без понуканья выполнить непреложный закон природы. С откинутой головой глядевшая на свой клочок неба подружка виновато улыбнулась заглянувшему к ним старику, которому ничего не оставалось, кроме как благословить человеческую, ко счастью целеустремленную пару.

«А ведь знаешь, Матвейка, хорошо, хорошо на свете жить...» — неожиданно открыл он сам себе, но подразумевалось условие — если поминутно о каждой мелочи не обмирать. Наугад шел, заглядывая в попутные дворы, где юные энтузиасты природы, по примеру старших с их кровопролитными войнами, увлеченно занимались подсадкой деревьев взамен ими же загубленных в минувшем году; также потолкался у рынка, но как ни хотелось заглянуть на задворки русской жизни, откуда сразу же все видать, внутрь зайти не посмел из-за постылого горба своего. И вдруг оказался прямо перед воротами детского парка. Видно было сквозь ограду, в просвете меж деревьями, наспех воздвигнутые карликовые сооружения причудливой архитектуры: к совсем близкому теперь первомайскому празднику здесь открывался прижившийся в те годы и у нас мир сказок. И уже заманчивая, как бы со свежевымытого небосвода, пробная музыка реяла над головой. Уверясь, что входных билетов не спрашивали, равно как документов на право жительства, о.Матвей заодно с прочими переступил запретительную, да еще упавшую с одного конца жердинку. Целей не было, кроме познавательной — насчет устройства нынешнего детского рая, но оказалось, слава Богу, что ребяток ничего такое не коснулося. Пока сверхурочные плотники завершали затейливый объект кащеевы хоромы, маляры по соседству наводили колер замшелой ветхости на образцово-показательную ведьмину избушку с чародейно-полетным инвентарем вокруг. И в том, прежде всего, сказывалось волшебство места, что люди там сразу утрачивали житейские различия, а плутоватая улыбка, как всегда — при созерцании свежепокрашенного чуда с изнанки, придавала им такое внешнее сходство, что косвенно в памяти Матвеевой возникло видение пасхально озаренных цыплят, отделенных от нынешнего дня горными хребтами событий. Большинство гуляющих составляли родители, и оттого, что заправдашняя сказка тут пока не началась, ребят тянуло в соседний сектор парка, где уже кружилось, бренчало, содрогалось звонкое веселое кольцо. То была старинная русская карусель, заблаговременно пущенная скорей в обкатку, нежели для выполнения порайонно-финансового плана.

Милой святой неправдой веяло от почтенной увеселительной игрушки на скрипучих кривых стойках и болтах грубой кузнечной работы, от несбыточного нищего роскошества из потрескавшихся зеркал, цветной фольги и стеклярусных фестонов по верхнему ярусу. И немудрено, что сбившиеся в кучки дети, мальчишки и их временные приятельницы, драчуны и тихие, длинные и покороче — вместо того, чтобы обруч гонять по обсохшим дорожкам или совершать сообразные возрасту набеги, завороженно взирали на пролетавшее мимо звенящее кольцо. Запряженная в царскую коляску, неслась во весь опор огневой масти тройка, и, несмотря, что задумчивые, не отставала от них пара слонов, свежепокрашенных в масть морской волны, а уже за ними, распластавшись — под седла для самых маленьких, крался расписной конопатый лев, и наконец, Боже, следом промчалось мимо о.Матвея то самое, навек пленившее его воображение, помесь чего-то с чем-то, деревянное существо неустановленной породы с озорной ухмылкой на круглой роже, словно выпимши, с чурбачком под культяпкой, которой раньше не было: на обоих плачевно сказались протекшие годы. Дело объяснялось простым совпадением, все карусельные звери родня по резчику, отчего чудище, хотя бы и при исполненье обязанностей, так и не признало того очарованного паренька свыше полувековой давности в смешном старике с котомкой. И о.Матвей сознавал это, но все равно не по себе стало от встречи, потому что заодно с ворвавшимся в слух треньканьем ярмарки под мерное уханье какого-то тарабарского бубна над самым ухом, явственно ощутил руку покойной матери на плече, увидел и себя — босого десятилетнего сиротку с первыми в жизни, только что купленными сапожками за спиной да еще с сафьянным отворотцем. Причем самое мелкостное, неприметное вблизи, различалось из полувекового отдаленья, например — очень ветрено было, и у паренька капельки пота проступали по рубахе. Так жарко стало от волненья — тестев азям распустил, отчего стала видна подтянутая бечевкой ряса, устроился на штабеле досок поблизости в смутной надежде доглядеть что-то в драгоценном виденье детства. Но тут машина с затяжным хрипом остановилась, и появившийся из зеркальной середки страшный карусельный мужик, ни на кого не глядя, объявил затихшим в очереди ребятишкам обеденный перерыв.